— Безумие охватило тебя, Воин Вадим! — пригвоздил Колдун, не скрывая насмешки.
Его острый, как циркуль, подбородок горделиво вскинулся. Крошечные глазки — точь-в-точь черный перец горошком — обжигали гневом. По сей день я не знаю, почему Колдун призывал беду в мой дом. Поговаривали, что ему нравилась Мея (она была истинной красавицей), но она предпочла меня — немолодого, небогатого, неотесанного воина. Но я думаю, что это неправда, — вряд ли Колдун умеет любить хоть кого-то, кроме себя. Он всегда жил бездетно и одиноко.
— А знаете, господин Колдун, шли бы вы… — я хотел прибавить «лесом», но сдержался и выговорил: — …домой, ночь на дворе. Да и я хочу к жене и сыну.
— Не темни, воин Вадим! Правила писаны, законы незыблемы! Младенец, не упокоенный в срок, навлечет на город горькие беды! Страшные беды! Народ погрязнет в несчастьях.
Люди встревожились, загудели — многие в городе верят Колдуну, ведь тот живет здесь с незапамятных времен, кое-кто полагает, что он владеет тайной бессмертия.
Учитель эм Марк приложил ладонь к сердцу:
— Воин Вадим, мы же друзья. Сквозь боль и радость горожане проходят вместе. Если твой сын умер, оплачем и простимся с ним. Если жив — придем с подарками. Но нам следует знать правду, ибо то, что происходит, невиданно и странно.
— Что я должен сделать? — спросил я, глядя в глаза лишь ему — другу Марку. Но ответил не он — Колдун. Вонзая в меня острый, как копье, черный взгляд, он выкрикнул:
— Покажи сына!
Я рванулся было за младенцем, но неистовый ветер, взбаламутив тяжелые кроны, сунулся под воротник, обжег шею первой ледяной стужей. С оглушительным треском преломилась и рухнула под ноги ветвь дряхлого клена. В бешенстве подтолкнув ее сапогом, я понял — никакие правила и законы не заставят меня вынести сюда, на подмерзшее крыльцо, слабое, только что народившееся дитя, в котором едва теплится жизнь.
— Не стану я тащить младенца на холод, — буркнул я. — Придется верить на слово.
— Вот видите! — истерично взвился Колдун.
Учитель эм Марк обернулся к людям:
— Слушайте, горожане! Зачем же нам смотреть на ребенка? Разве не увидим мы его, когда придет время? Наступят новые дни, и он выйдет на эти улицы, будет играть, шалить, пойдет в классы. А младенцы — они все одинаковые, красные и крикливые… — вскинув чашу с огнем высоко над головой, он решительно сдержал неодобрительный шум толпы и уверенно продолжил: — Нет, не нужно предъявлять нам сына, воин Вадим! Но ведь можно… показать его облако.
Лишь он обронил это, как с неба искристым дождем посыпались живые облака. Невиданное дело! Без ритуалов и призывных песен, не светлым днем, а звездным вечером спустилось к нам любимое разноцветье. «А-ах!» — пронесся восторженный вздох. Придерживая лампы и факелы, люди, забыв про все на свете, глядели, завороженно улыбаясь, в озаренную вспышками высь.
Как же прекрасны облачные друзья в синих осенних сумерках! Они блестят, точно великанские светлячки, играют, как малые дети. Круглые, точно яблоки, ежи и юркие ящерки, кривляки-обезьянки и важные драконы, изысканные бабочки и пухлые снеговики — все облака, потанцевав в вышине, спустились ниже и остались над нами в дружном лоскутном хороводе. Я заметил, как синяя облачная ласточка бесстрашно юркнула в дымоход — поспешила порадовать Мею, а потом вернулась, чтобы еще немного покружить с невесомыми собратьями. Облака искрились огоньками — белыми, розовыми, зелеными, украшая темноту мягким сиянием. И Серебристый медведь, дружелюбно коснувшись моей холодной щеки, повис над непокрытой, за день поседевшей головой.
В миг полнокровного счастья раздался колючий насмешливый фальцет Колдуна:
— Ну и где же хваленый Лев? Посмотрите, все облака здесь! А где же Лев? Нет его! Нет и не будет! Нет человека — нет облака! Таков извечный закон нашей земли!
Учитель молчал, но безмолвие его было наполнено глубокой печалью. Другие тоже не проронили ни слова. Я беспомощно оглянулся, повертел головой и, не видя Льва, уже хотел было, раздраженно махнув рукой, отправиться к любимой жене, но тут вновь прокатилось ликующее «А-ах!» — и я замер.
Крохотная искорка, затерявшаяся поначалу меж других облаков, росла и мерцала. Сотни восхищенных глаз смотрели в небо, где вершилось чудо, — желтый огонек превращался в могучего царя зверей — небывалого, крылатого, прекрасного.
Гигантский лев, громадный, как солнце, вознесся выше облачного хоровода, выше старых разлапистых кленов, и небо над ним играло золотыми и серебряными всполохами. Немного спустившись, крепкими, как у орла, крыльями Лев величаво обнял собратьев, и прочие облака поторопились прибиться к нему, точно робкие птенцы к сильной взрослой птице. Потрясенно я смотрел в небеса, радуясь, что такое благородное облако досталось моему сыну.