Сейчас он сидел посреди комнаты на низеньком, основательно сбитом табурете и мерно постукивал молоточком — чинил чьи-то сапоги. Сапоги были старые, потертые, немодные, с загнутыми кверху носами, и место им было на свалке. Но я знал, что отец пришьет блестящие пряжки, соорудит отвороты, приколотит подошвы — и получится годная обувка.
— А если не прилетят облака? Как перезимуем? — сварливо поинтересовался я. Отцовское ровное настроение меня иногда раздражало. — Дров у нас мало.
— Дров достаточно.
— А если зима будет долгой? Помнишь, как в том году было морозно?
— Облака появятся вовремя.
— А если нет?
Отец отложил сапог, посмотрел на меня долгим взглядом:
— Тебе всего пятнадцать, сын. А рассуждаешь, как печальный старик.
— Я просто перебираю варианты. Я реалист.
— Если ты реалист, должен понимать, что законы нерушимы, — спокойно произнес отец и снова взялся за молоток. Подошва была твердая и гвозди вбивались нелегко, но отец и не думал нервничать. — Всегда (тук!) наступает осень. Всегда (тук!) прилетают облака. Всегда (тук!) бывает праздник. Это же младенцу ясно, сын.
— Но неужели не случалось так, что облака прилетали, например, в декабре? — полюбопытствовал я, глядя в окно. Дождь сменился сырым снегом — рваные комья прилипали к стеклу, медленно падали на слякотную землю. От студёного дыхания зимы застывали надежды, а мне так хотелось дать облакам лишний шанс. — Неужели никогда-никогда не нарушались никакие правила?
Стук на мгновение прекратился. Я поднял глаза и увидел, что отец сдвинул широкие брови. Но уже через секунду он принялся колотить снова, да еще чаще и, как мне показалось, сердито: было «тук-тук-тук», стало «бум-бум-бум».
— Ты говоришь о том, чего не может быть, — наконец недовольно отозвался он. — А еще называешь себя реалистом. Правила на то и созданы, чтобы их соблюдать, а что уж говорить о великих законах природы! Конечно, из любых правил могут быть исключения, если это во благо, если несет добро. Но это такие редкие случаи, что и рассуждать о них незачем.
Я собрался было возразить, что об удивительных исключениях размышлять гораздо интереснее, чем о скучных правилах, и хотел попросить отца вспомнить о каком-нибудь невероятном событии — а он многое повидал в жизни. Но не успел. За окном вдруг просветлело, снег прекратился, будто его и не было, а небо подкрасилось бледно-розовым отблеском. К розовому добавился голубой, потом зеленый, фиалковый, и всю эту красоту подсветил, будто обнял, ослепительно золотой солнечный луч.
Сомнений не оставалось. Это не ранний закат. Это облака.
— Прилетели! — завопил я и, с силой толкнув тяжелые рамы, в чем был выскочил во двор. — Ура! Ура!
— Лион, куда раздетый! — крикнул вслед отец. То, что я сиганул в окно, его не взволновало, — он и сам направился вслед за мной, перекинув через плечо теплый плащ с капюшоном. Ловко, по-юношески спрыгнув с подоконника, он прикрыл створки и накинул плащ мне на плечи. — Ну-ка надень скорее. Облака — это прекрасно, но я не хочу, чтобы ты подхватил насморк и сопел все праздничные дни.
Я был поздним ребенком, первым и наверняка последним, и отец чрезмерно за меня волновался.
Глава 2
Поспешно натянув зеленый отцовский плащ и на бегу подворачивая рукава, я помчался на Овальную поляну. Отовсюду высыпали люди: кто-то нес лиловые и розовые астры, чудом дожившие до октября, кто-то спелые яблоки, чтобы на радостях раздать их соседям. В заросшем, украшенном бледными скульптурами парке со скрипом завертелась старая карусель. Возле длинной, аккуратно выкрашенной школы толпились галдящие перваши — ждали, когда придет Учитель эм Марк, торжественно повесит на ворота тяжелый замок и громко объявит о начале каникул.
На поляне разгоралось веселье. Толстый усатый эм Реус, слывший в городе скупердяем, — вот у кого каждый грошик на счету! — горстями раздавал карамельки. Круглые, как калачи, гномы (наши, местные, не из чужедальних земель!) весело смахивали листья с деревянной эстрады. Они не успели закончить работу, как на сцену стрижом взлетел дирижер в черном фраке, а за ним поднялись трубачи, скрипачи, гитаристы. Волшебные звуки вальсов, фокстротов и кадрилей вспорхнули в небеса и донеслись до самой дальней улицы Светлого города.