Когда солнце поднялось над лесом, они облюбовали полянку, пустили коней попастись, перекусили сами. Биктимир прилег, положив голову на колени жены, хотел лишь чуток полежать так, в блаженном покое, но тут же одолела его усталость, — заснул.
Минзиля сидела неподвижно, радуясь тому, что дала ему возможность отдохнуть, вслушиваясь в такое знакомое, по-прежнему хрипловатое дыхание, всматриваясь в родное лицо. Да, оно изменилось, очень изменилось, появились морщинки, беспорядочно отросли усы и борода, на щеках нет уже былого здорового румянца, кожа потемнела, даже почернела, приобрела какой-то синюшный оттенок, у висков топорщатся белые волоски. Вдруг ей показалось, что это — совсем незнакомое, чужое лицо. «Нет-нет, — безмолвно Закричала она, — не чужое! Он мой, мой! Мой муж, мой любимый!»
Вспомнились счастливые дни, прожитые с ним у Шешмы, в лесной лачуге. Минзиле захотелось обнять его, прижаться, приласкаться, как тогда. Она легонько притронулась к волосам, склонилась к нему поближе. Запах пота ударил ей в ноздри, — у Биктимира, всегда чистоплотного, видно, давно не было случая постирать рубаху. Но и этот запах был Минзиле мил. У каждого человека — свой характер, свои повадки, голос, походка, жесты. И даже запах свой, присущий только ему. Тот, кто любит его, любит и этот запах. Сколько раз Минзиля плакала тайком, припав лицом к припрятанной рубахе Биктимира, вдыхая в тоске ее запах!
Она не выдержала, коснулась губами его шершавых губ. Чуткий Биктимир мгновенно проснулся.
— Что? Что случилось?
— Ничего, милый. Лежи, лежи…
— Вот раззява! Заснул! — ругнул он себя и вскочил.
— Успокойся, душа моя, полежи еще, поспи, — принялась уговаривать Минзиля, испугавшись его отчужденности. — Я побаюкаю…
Он опустился рядом. Минзиля думала — опять заснет, но ее ласковый голос и легкие прикосновения не убаюкали его, а возбудили желание. Биктимир обнял жену, и она страстно приникла к телу, исполосованному плетками, хранящему следы опутывавших его веревок — волосяных, пеньковых, мочальных… Два сердца забились в лад.
…Они заснули и проснулись почти одновременно, полежали в молчании, выходя из забытья.
— Как ты жила без меня? — спросил Биктимир.
— Как… Как бы ни жилось, а жить приходится.
— А я вот почти отдал богу душу, да передумал. — Биктимир усмехнулся. — Дорога она, оказывается, душа-то.
— Ты обещал рассказать…
— Ну, как я влип — ты, наверно, слышала. А остальное и сам больше с чужих слов знаю. Когда меня плетками разделывали, последнее, что запомнил — Шакман, собака, начал стегать… Кинули в яму, и к утру я будто и дышать перестал. Вытащили, пощупали, решили — помер, холодный. Помер так помер, надо закопать, чтоб не завонял. Велели двум ирехтынцам отвезти тело в лес, похоронить. Они уж и могилу вырыли, потащили меня к ней, а я возьми да застони. Те егеты, мои давние знакомые, сильно испугались, — это они мне потом сами рассказывали, — но сообразили, что не до смерти я убит. Отвезли меня подальше в лес, прикрыли ветками. А могилу закопали и камень воткнули — вроде бы я там…
— Бедненький мой! — вздохнула Минзиля. — Как же ты там, один-то?
— А могильщики мои ко мне наведывались. Соберутся будто бы на охоту — и ко мне. Выходили. Поставили на ноги и говорят: «Второй раз хоронить тебя неохота, давай уходи куда-нибудь подальше, к Уралу, там тоже, слыхать, башкиры живут». Я и пошел. Долго шел, таясь, как зверь лесной. Добрался до реки Ай. Люди там оказались добрыми, пожил я у них, набрался сил, и потянуло меня обратно. Не мог тебя забыть… Ну, на этот раз шел побыстрей, вернулся на Шешму, а там — никого, одна гарь кругом…
Минзиля шевельнулась, порываясь что-то сказать, но только вздохнула опять.
— Люди все же не исчезают без следа. Узнал я, что мулла на тебе женился, а потом подался куда-то в эту сторону. Что делать? Пошел было опять на Ай, хотел плюнуть на тебя и забыть, а не могу. Решил — отыщу и, коль не вернешься ко мне, мулле голову оторву. Да и Шакману должок захотелось отдать. Сколько земли исходил — не рассказать. Набрел-таки на знакомого пастуха… Ну, вот и все… Пора дальше ехать.
— Куда ехать-то?
— Добрые люди посоветовали добраться до верховьев Агидели и уйти за Урал. Говорят, баскаки дотуда не дотягиваются. А может, и поближе найдем спокойное место…
Биктимир приторочил узел с вещами Минзили к своему седлу и подсадил ее на коня.
…На следующий день они ехали уже не таясь. Правда, Биктимир вступал в разговоры только с пастухами, выяснял, что за места проезжают. Один из пастухов сообщил: