— Земли тут юрматынские. Юрматынцы мы.
— Турэ у вас злой? — поинтересовался Биктимир.
— Разве незлые турэ бывают? — улыбнулся пастух. — Все они одинаковые.
— Да нет, брат, неодинаковые. Один норовит утопить, а другой — кинуть в огонь. Один заставляет кланяться, другой — спину гнуть.
— Один шайтан…
Может быть, закончив разговор на этом, путники наши отправились бы дальше, но тут в их сторону свернули несколько всадников.
— А вот и сам турэ, Татигас-бий, едет, — сказал пастух, указав на всадников кнутовищем.
Татигас, осадив коня, спросил добродушно:
— Беглые?
— Сначала, турэ, люди здороваются, — сдерзил Биктимир. — И проезжий, и беглый — тоже люди.
— Ишь ты! Давно других уму-разуму учишь?
— Да я, турэ, больше сам ума набираюсь.
— Ну и как идет дело?
— Не шибко. Успели расхватать до меня, ум-то.
Татигас рассмеялся.
— Конь под тобой чей?
— Раз подо мной — выходит, мой.
— Значит, так: ждите меня в становище, — приказал турэ. — Я скоро туда подъеду.
И ускакал куда-то со своими спутниками.
Биктимир с Минзилей переглянулись в недоумении.
— Ладно, заедем в становище, — решил Биктимир. — Может, это нам на пользу обернется.
Татигас не заставил ждать себя долго. Соскочил с коня, тут же позвал беглецов в свою юрту.
— Ты, кустым, со мной не хитри, — сразу предупредил он, обращаясь к Биктимиру как к младшему по возрасту, хотя сам выглядел моложе. — Я тебя насквозь вижу. Откуда сбежали?
Биктимир все же не открыл всю правду.
— Издалека, турэ, из казанских владений.
— Прекрасно! Чем длинней путь беглеца, тем короче его тень.
— Это уж так…
— Оставайтесь у меня. Укрою. Какой турэ ныне откажет бесприютным в приюте? Но укрытый и сам должен быть всегда настороже. Глянешь раз вперед — пять раз оглянись назад. Понял?
— Такая уж у Нас доля: от опасности бежать, а потом жить-дрожать.
— Ишь ты, умеешь разговаривать! А дело какое-нибудь разумеешь? Ремеслу не обучен?
— Я ко всякой грязной работе привычен, лишь бы еда была чистая.
— Хм… Табун я тебе, пожалуй, не доверю. Жену твою на дойку кобылиц поставить можно. Кумыс делать умеет?
— Вся она тут, со всем своим уменьем и неуменьем. Сама может сказать.
Татигас окинул Минзилю взглядом с головы до ног и, должно быть, впечатление она произвела хорошее.
— Что умеет жена — ей и зачтется, — продолжал турэ. — А сам ты на что способен? Стрелы выстругивать, наконечники ковать не сможешь? По зубам тебе железо?
Живя у тамьянцев, Биктимир заглядывал в кузницу, и не только заглядывал — кое-чему научился. Помогал кузнецу, такому же, как сам, бедолаге. Ковали наконечники и для стрел, и для копий.
— Что молчишь? По зубам тебе, спрашиваю, железо?
— По зубам. Но опять же зубы не только для железа предназначены…
— По работе и пища. Значит, так: остаетесь. Коней своих отгони в мой косяк. Ни к чему беглым такие кони, вызывают подозрение. Надумаете уехать — дам коней понеказистей…
Турэ распорядился отделить занавеской место в юрте для слуг, и вечером Биктимир с Минзилей прильнули друг к дружке, как двое влюбленных при первой встрече.
23
Татигас-бий по натуре не был жесток. Не замахивался он на людей плеткой, как другие турэ, даже бранным словом не обижал. Провинившихся по необходимости сажал в погреб. Была и у него глубокая яма для приведения в чувство чересчур безалаберных, забывшихся или слишком строптивых соплеменников. На то и власть, чтоб наказывать. Как обойтись ей без зиндана, без клетки, на худой конец — без такой вот ямы?
Власть перешла к Татигасу не так давно. Когда предали земле тело его отца Муштари-бия, положив рядом любимого коня покойного и отдав все должные почести, один из акхакалов тут же сказал:
— Забота о племени Юрматы легла на Татигаса, сына Муштари. Выскажем ему свои пожелания.
— Ты старейший из нас, говори от имени всех, — ответили ему.
Старейший поднял руки к небу.
— Клич наш непобедимый — «актайлак», древо почитаемое — зеленая верба, птица священная — сокол-белогорлик, тамга несмываемая — трезубец. Восславим наши святыни!
— Слава! Слава! Слава! Слава! — прокричали акхакалы, тоже воздев руки.
— Да не разлучит нас Тенгри с родной землей!
И обратясь к Татигасу, старейший наказал:
— Держи спину прямо, правь племенем твердо!
Затем акхакалы отправились в юрту Татигаса, и старейший велел прислать туда каргалинского шакирда, который забрел к юрматынцам в поисках средств существования, а проще говоря — побираясь на миру. Войдя в юрту, шакирд встал на колени в ожидании повелений. Акхакалы сочли необходимым, чтобы он на всякий случай сотворил и мусульманскую заупокойную молитву — аят. Шакирд, безбожно коверкая арабские слова, в чем, впрочем, никто не мог его уличить, спел молитву на мотив какой-то бухарской песни.