— Где я могу увидеть вашего турэ? — спросил незнакомец.
Чужаков опасливо проводили к юрте Канзафара.
— Путников, подошедших к порогу, не принято отвергать. Пусть войдут, — сказал молодой турэ, выслушав сообщение охранника.
Незнакомец, как должно, поприветствовал хозяина юрты и, посадив с его разрешения жену за занавеску, приступил к разговору. Выяснилось, что он ищет свое племя, перекочевавшее куда-то, едет с севера, от устья Агидели. В пути на несколько дней задержался в племени, называемом Оранлы, погостил у его предводителя Авдеяка, оттуда направился в эти края.
Канзафара томило однообразие навевавших скуку дней, поэтому появление такого собеседника обрадовало его. Узнав об этом, оживилась и хозяйка, Минлибика, ходившая с кисловатым выражением на лице. Особенно порадовалась она тому, что бог послал гостя с женой: пока мужчины будут беседовать о своем, и она отведет душу, поговорит с гостьей, а то намолчалась уж тут до невозможности.
Гость был немногословен, но то, что он говорил, западало в память.
— Солнце, брат, везде одно. Утром восходит, вечером заходит, — ронял он неторопливо.
— А нам кажется — в других краях, к примеру, ближе к Казани, оно греет сильней.
— Кого греет, а кого — и нет. Кто умеет греться, тот не мерзнет… И я полагал, что у вас, в ногайских владениях, потеплей. А солнце-то, на поверку, и тут то же самое.
— Солнце — в руках божьих. Как Тенгри решит, так оно и греет, — рассудил Канзафар, не уловив в словах гостя иносказания.
Он был доволен собой — умеет вести беседу. А умение беседовать для турэ, тем более — молодого, немало значит. Гость ли, свой ли акхакал выскажет мысль, требующую достойного ответа, — надо ответить умно, на уровне собеседника. Нелегки обязанности турэ, это вам не со сверстниками, сломя голову, скакать на коне!
Пока турэ и гость беседовали таким вот образом, по соседству в лачуге хлопотали ашнаксы. Минлибика, не любившая сидеть сложа руки, тоже толклась возле котла. Широкую чашу с только что сваренным, дразняще пахнущим мясом в юрту понесла она сама, прикрыв лицо платком, как подобает при постороннем мужчине. Гость взглянул на нее краешком глаза. Хотя лица женщины он не увидел, уверенные движения выдавали в ней хозяйку, — этим он и удовлетворился.
— Прошу, отведай мясца, — пригласил гостя Канзафар. — В пути, наверно, проголодались.
Гость, как всякий путник, испытавший дорожные муки, тяжело вздохнул, но слова свои о пережитом попытался смягчить шуткой:
— Маловато, турэ, встречается в пути таких, кто накормит. А готовые тебя самого съесть — на каждом шагу.
Что-то знакомое почудилось Минлибике в голосе гостя. Где она могла слышать этот голос прежде? Уж не в пору ли своих злоключений? Сердце у нее замерло при этой мысли. Она поспешила в лачугу, вернулась с еще одной чашей и проскользнула за занавеску, где, прислонившись спиной к сундуку, сидела гостья.
— Кушай! — сказала, подставив чашу перед нею, и сама присела рядом. Гостья благодарно кивнула и совестливо потянулась за мясом. Проголодалась, бедняжка! Но, видать, терпеливая. Не проронила еще ни слова, ни звука.
Мужчины заговорили о войне. Оказалось, гость попал на войну, угодил, раненный, в плен к русским, теперь вот возвращается к близким, удалось вырваться…
И вдруг Минлибику поразила догадка. Неужто… Неужто он, Шагали?.. О боги!..
Сколько о нем было думано-передумано, а вот не узнала сразу. Да и удивительно ли! Хоть по никаху они — муж и жена, виделись-то один лишь раз, и то — в сумраке рассвета. Перекинулись тогда каким-нибудь десятком слов. Потом она несколько раз видела его и слышала голос издали. И бороды у него не было…
Минлибика сидела в странном состоянии, будто в воду опущенная, и голоса мужчин — ее мужей! — доносились теперь до нее сквозь тоненький звон в ушах.
— Что за люди урусы? — спросил Канзафар.
— Урусы-то? Люди как люди. Такие же, как мы. И среди них всякие попадаются: хорошие, плохие, есть злые, есть безропотные — всю жизнь работают не разгибая спины…
— Насчет еды там как?
— У кого есть, тот ест, а у кого нет, тот, как говорится, лапу сосет.
— Я не об этом. Что они, спрашиваю едят?
— Разное. Молоко, катык. Только у катыка название другое. Мясо, масло — как у нас. Но лепешек в золе там не пекут. Пекут высокий круглый хлеб. Каравай называется. — Гость, словно бы приставив каравай к груди, показал, какой он бывает величины.
— А «аллахи акбар» по-ихнему делать, креститься они всех заставляют? — с детской непосредственностью поинтересовался Канзафар.
— Не-ет. Кто из них помоложе, те и сами редко крестятся. То забудут, то рукой на это махнут…