Хорасанец не счел такое отношение к дорогой тетради проявлением недоверия к себе, нисколько не обиделся, напротив — был рад избавлению от лишних хлопот и ответственности. Но выдав тетрадь однажды для внесения записи о рождении сына, Шакман спустя некоторое время специально позвал Апкадира в свою юрту и передал драгоценность в его руки. Лжешейх несколько растерялся. О чем писать? Наберется ли столько важных событий, чтоб заполнились листы объемистой книги?
Кстати, надо сказать, что запись о первом событии, то есть о рождении Шахгалия, предварялась вступлением, обычным для всякого многотрудного сочинения, с обращением к аллаху от лица того, кто «повелел написать сию книгу», а также того, «в чьих руках колеблется перо». Уповая на помощь всемогущего, упомянутые лица просили аллаха простить их прегрешения, вольные и невольные. Далее всевышнему сообщалось, что самые благочестивые из его рабов живут в «стране Тамьян», а добродетельнейший из них, достойный самой и еще раз самой высокой степени славы носит имя Шагбана. Шагбан — повелитель не только своего племени, но и окрестных племен…
Читая вслух это велеречивое вступление, Апкадир краешком глаза следил за Шакманом: что скажет, понравится ли ему? Не услышав ни одобрения, ни порицания, вздохнул свободно.
Одно лишь слово обронил турэ:
— Пиши…
— О чем писать? Как писать?
— Кабы я знал, о чем и как писать, не привез бы тебя, не канителился с тобой, а писал сам. Пиши!
И Габделькадир Хорасани вскоре вывел такие строки:
«Благородный Шагбан женился дважды. От первой жены у него в этом мире два сына и две дочери. От второй, последней, он имеет сына. Дитя, рожденное под знаком звезды Сэрэтэн и нареченное именем великого хана, должно прожить жизнь долгую и счастливую. Владения господина Шагбана обширны, богаты лесами, пастбищами, реками и озерами. Племя, коим он правит, называется Тамьян…»
Тут хорасанец должен был приступить к изложению истории племени, но не сделал этого. Сведений, услышанных из уст предводителя, было недостаточно, чтобы составить по ним целостную картину прошлого.
6
Племя Тамьян прикочевало на эти земли не в поисках пастбищ и воды — искало оно спокойствия. Было это очень давно, при одном из Шакмановых предков не то шестого, не то седьмого от него порядка, чьим именем и назвало себя племя.
Предания утверждают: Тамьян, глава племени, прослышал, что где-то на севере, у большой реки Сулман[28], много никем не занятых и удобных для жизни мест, и, даже не посоветовавшись со своими акхакалами, повел соплеменников в неведомый край. Никто не пошел наперекор, все дружно поднялись и последовали за ним. Не то, чтобы людям надоела степь, нет, — устали жить в страхе перед каждым, кто проходил мимо с войском, а случалось это часто.
Жить в степи вообще-то неплохо: мир широк, скоту вольготно, есть трава на земле, есть вода в реках, довольно и света, и тепла. Прошумит благодатный дождь, оросит землю, поручит дальнейшую заботу о ней солнцу, и всему живому — и человеку, и птице небесной, и скотине безмятежной дышится легче, — в омытой, освеженной степи жизнь вскипает, ликуя.
Степь просторна, степь неоглядна, бессчетны ее дни и ночи, но в ней, бескрайней, предназначенной для привольной жизни детей адамовых, опасностей больше, чем где-либо еще. Нет покоя в степи ни кочующим, ни оседлым. Осядут люди — так их селение каждому разбойнику издали видно, кочуют — так сами могут ненароком угодить в пасть хищнику. Потому-то в течение многих лет связывало племя Тамьяна свое будущее с мечтой о мирной жизни где-нибудь в объятиях гор или под сенью лесов, недоступных для врагов. Когда набеги за барымтой особенно участились, сомнения уступили место решимости осуществить мечту, и племя рассталось с великой степью, навсегда покинуло ее, направившись на север.
Тронулись в путь весной, в пору кукования кукушек, а когда, преодолев немало рек и других препятствий, достигли невысокой, изогнутой луком горной гряды, у склонов которой били пять-шесть родников и брали начало две реки, уже миновали знойные летние месяцы, был на исходе месяц желтого листа, обещавший хороший урожай поздних лесных ягод и плодов. Усталое племя, намереваясь передохнуть, остановилось.
На все племя, как на измученного путника, коснувшегося головой подушки, сразу навалилась дрема. Через несколько дней, отдохнув, очнулись люди, осмотрелись и видят: место это вполне приличное. Куда ни глянь — лес, куда ни повернись — исток либо родник. Вода такая чистая, прозрачная, что боязно сунуть в нее руку. Порадовались ее вкусу, насладились умыванием. А уж скот и подавно взбодрился, коровы и дойные кобылицы вдвое, втрое прибавили молока.