Шакман пренебрег байгой — пусть, мол, кто хочет, развлекается, а мысли турэ заняты более важным, то есть судьбою рода и всего народа. Брачную молитву велел сотворить сразу же, как только приступили к пиршеству.
При угощении здесь не было суетни и спешки — не то что на Биктимировой свадьбе. Мужчины и женщины угощались наособицу, в разных юртах; егетам, приехавшим с женихом, и местным их ровесникам тоже предоставили отдельную юрту.
В юрте для старших собрались самые значительные люди обоих племен. На почетном месте — полный чувства собственного достоинства Шакман. По правую его руку — рядком — тамьянские гости, слева сопит мулла Апкадир, всем своим видом вопрошая: «Понимаете ли, кто я такой?» Рядом с муллой — глава сынгранцев Булякан-турэ. Спеша воспользоваться тем, что оказался меж двумя предводителями, Апкадир обращается лицом то к одному из них, то к другому — блистает красноречием. Сидящие по левую руку Булякана старейшины поглядывают на говорливого муллу в нетерпении: когда же он кончит? Кураисты, устроившиеся у входа, смотрят мулле в рот, будто ждут каких-то небывалых слов. Чтобы юрта наполнилась задорными или задушевными мелодиями, нужно разрешение хозяина. А он подаст знак, когда Апкадир сотворит брачную молитву…
Соседняя юрта — во власти молодежи. Здесь на почетное место посажен Шагали, с одной стороны от него сидят тамьянцы из сопровождения жениха, с другой — близкие родичи невесты. В этой юрте, где тоже нет ни единой представительницы женского пола, шумно, весело. Нить разговора перехватывают друг у друга разбитные егеты. Они пересказывают, слегка привирая, услышанные когда-то от кого-то смешные истории. Сидящие в юрте поддерживают их смехом или одобрительными возгласами. Но Шагали не смеется, не восклицает, — он сидит, как чужой, отдавшись своим мыслям. А мысли его вьются вокруг Минлибики.
Шагали, после того как повидался с ней, вроде бы должен был успокоиться, а покоя в душе нет. Невеста его не наделена бьющей в глаза красотой, однако миловидна. Будь она даже некрасивой — Шагали притерпелся бы. Ведь красота, говорят, лишь на свадьбе нужна. Но почему она не поднимала глаз, все время стояла потупившись? Слишком робкая? Или старалась выглядеть перед ним скромной? Да, ладно, главное — не уродина какая-нибудь…
И в мыслях Шакмана мелькало беспокойство. Лишь сейчас пришло ему в голову, что он, стремясь умножить свою силу, не принимал во внимание чувства сына. «Всякий прибыток отвечает и моим, и его желаниям, — подумал он. — Но что за невестой придет — это только одна сторона дела. Как бы девчонка не оказалась страхилой, не повергла будущего турэ в тоску».
Шакман не ставил условием, чтобы та, кто станет его снохой, непременно была красавицей. Напротив, жена турэ, считал он, не должна слишком бросаться в глаза. Тут предпочтительна золотая серединка. И сыну он внушал: «В старшей жене все должно быть в меру. Слишком красивая вызовет зависть, слишком умная — смуту. Все равно ты, став предводителем, не ограничишься одной женой. Аллах даст жену и по душе…»
Пока в двух мужских юртах таким вот образом думали о невесте, в девичьей наряжали ее. Что сказать о девушке? Не из красавиц, но будущий свекор беспокоился напрасно — руки-ноги на месте и лицом недурна. Лишь приглядевшись, можно заметить крохотную бородавку на крылышке носа. Под левым ухом — родимое пятно, потому и назвали ее Минлибикой[36].
Минлибика готовилась к свадьбе без особого рвения. После встречи с женихом и она погрузилась в раздумья.
Росла дочь предводителя не так вольно, как другие дети. Сверстники сторонились ее, егеты смотрели на нее, как на ветку, до которой не дотянуться. А сыновей турэ, равных ей, поблизости не было. Жила она грустно, подобно птице, птенцом угодившей в клетку, в ожидании каких-то необыкновенных радостей, кого-то неведомого, но желанного, а поскольку ожидания не оправдывались, часто находила на нее печаль, портилось настроение. Сумеет ли Шагали дать ей ту радость, какой она жаждет? Как сложится ее судьба?
Узнав, что мулла уже читает брачную молитву, Минлибика откинула занавеску, решительно направилась к выходу и затем — к юрте уединения молодоженов, чтобы приготовиться к встрече с мужем там, — пошла сама, не дожидаясь, когда наряжавшие ее енгэ поведут под руки. Это нарушало обычай, однако ни енгэ, ни подружки не решились укорить дочь предводителя.