И тамьянцы тем временем не сидели сложа руки, готовились к празднику открытия лика молодушки. Люди припасали подарки, чтобы преподнести их в виде платы за право увидеть ее лицо, — курмялек. И две енгэ, которым предстояло показывать молодую, уже заранее напевали:
Шакман-турэ приготовил подарок, самолично выбрав в стаде несколько овец и корову с приплодом. Было и у него в мыслях блеснуть перед сватом своим состоянием и под хмельком — медовка для этого уже набирала крепость — растолковать Булякану, с кем тот имеет дело. Возможно, растолковал бы. Но…
Замыслам сватов не дано было осуществиться.
Праздник открытии лика невесты не состоялся.
До главного становища тамьянцев Минлибика не доехала. Вместе со своими сопровождающими, обозом, скотом она бесследно исчезла на пути к мужу.
Пропала сноха, невестка, молодая жена.
Связанная нить опять оборвалась…
Расстояние между главными становищами двух племен было не так уж велико: на хорошем скакуне можно одолеть летом с рассвета до заката солнца, а в повозке — за два-три дня. Правда, обоз Минлибики, приноравливаясь к стаду, двигался совсем медленно, но во всяком случае на четвертый день он должен был прийти к подножью Акташа. Молодую ждали в течение всего этого дня, но понапрасну. Всадники выехавшие навстречу, вернулись ни с чем. Наступил вечер. Шакман забеспокоился, снова послал людей навстречу обозу, велев порыскать и в стороне от дороги. Всю ночь рыскали, даже узкие тропы не обошли вниманием — итог все тот же. И следующий день ничего нового не принес.
Уже и Булякан, выехавший через три дня после дочери, успел приехать, а Минлибики нет и нет. Канула, как серебряная монета — в воду. В песок ушла…
Беспокойство обернулось тревогой, тревога пугающей вестью разнеслась по кочевьям. Булякан вынужден был поспешно отправиться назад, чтобы поднять соплеменников на поиск. Тамьянцы со своей стороны, тоже искали, всё более удаляясь от Акташа.
Шагали, ждавший жену с детским нетерпением, был оскорблен и унижен этим неожиданным поворотом событий. Готовый лопнуть от злости, он собрался в путь с двумя самыми надежными дозорными отца. Шакман попытался отговорить его: мол, не обязательно искать тебе самому. Шагали — откуда что взялось! — поставил отца на место:
— Ты женил меня, атай. Разве это по-мужски — махнуть рукой на судьбу жены? Я не вернусь, пока не найду ее!
12
Хотя Апкадир получил прозвище «Хорасанский лодырь» не без оснований, был он не из тех, кто бездумно предается одним лишь молитвам. Убедившись, что башкиры большей частью бесхитростны и простодушны, стал оборачивать это себе на пользу, напоминая людям об установлениях и высказываниях пророка Магомета по поводу подношений служителям аллаха. Поначалу принимал он мелкие подношения, затем, видя, что в этих краях, далеких от торговых страстей, не только серебро, но и золото особо не ценится, деньги не в ходу, пожелал, чтобы плата за труды, завещанные святым пророком, шла в виде скота. Так хорасанец после долгих странствий укоренился на тамьянской земле, и бродяга-дервиш превратился в муллу-скотовладельца.
Какой бы ни был скот — выращенный в поте лица, взятый в набеге за барымтой или приставший к твоему стаду по воле случая, — словом, любой скот требует ухода. Надо о нём заботиться. Скот лишь тогда дает приплод, когда о нем заботишься, и становится состоянием, если умеешь его беречь.
С ростом стада росли заботы муллы, и сон ему стал не в сон. Первое время его скотинки паслись на дальних пастбищах вместе со скотом людей малоимущих, а потом пришлось завести свое отдельное стадо, которое было прозвано «святым стадом». Случалось, что у племени поголовье скота резко уменьшалось, у Апкадира же понемногу прибывало и прибывало, ибо люди, бедовавшие в этом мире, надеялись с помощью муллы обеспечить себе сносную жизнь на том свете. Да и в хлопотной земной жизни как без муллы обойдешься? Родился у тебя ребенок — надо дать имя, женишь сына или выдаешь дочь замуж — нужна брачная молитва, умер кто-то в твоей семье — не похоронишь без прощального обряда. Тут уж волей-неволей отдашь скотинку в «святое стадо».