Слова егета, его простодушная доверчивость, открытость тронули сердце предводителя тамьянцев. Но Шакман не был бы Шакманом, если б над чувствительностью в нем не возобладала расчетливость. «Пускай день-другой отдохнет, а там видно будет, — решил он. — Егет, осмелившийся поднять руку на ханского баскака, может мне пригодиться. Таких поискать…»
— Ладно, оставайся под видом проезжего. Язык свой попридержи. Для твоей же пользы говорю. Что рассказал мне — больше никто не должен знать!
— Спасибо, Шакман-агай!
— Вот еще что: имя тебе надо сменить. Пусть ты будешь здесь… скажем, Биктимиром. Для всех на этой земле ты — Биктимир, понял? Иди…
Шакман еще раз окинул шагнувшего к выходу егета оценивающим взглядом. Широк в кости, налит силой… Иметь при себе таких крепкотелых храбрецов не лишне. Более того — необходимо. Чем больше их будет, тем лучше. Отменный воин может получиться из этого егета. И преданный хозяину, как пес. «Провинившийся раб усердней усердного» — утверждает присловье.
Заманчивы мечты и замыслы предводителя племени Тамьян. Для того чтобы они сбылись, нужны воины. Много воинов…
Когда Шакман-турэ, довольный минувшим днем, погрузился головой в мягкую подушку и предался сладостным думам о днях предстоящих, новоявленный Биктимир уже похрапывал в углу лачуги, пропахшей вареным мясом и кислым молоком. Лежал он на замызганной войлочной подстилке, подушкой послужило старое седло.
Впрочем, и на земле ирехтынцев Биктимира — будем и мы звать его так — жизнь не баловала: родом не вышел. Ни отец его, ни дед не ходили в именитых; хоть до седьмого колена предков перебери — ни одного знатного имени. Предки его не принадлежали к собственно ирехтынцам, а представляли ветвь рода кара-табынцев, присоединившегося не так давно к племени Ирехты. Большая часть рода жила теперь в услужении у племенной верхушки, выполняя самую черную работу.
Все родственники Биктимира, обитавшие прежде на табынской земле в долине Агидели[11], были искусны в звероловстве, а потому и там каждый из аймачных, родовых и племенных турэ старался подчинить их себе. Когда разросшееся племя Табын начало дробиться, возникла даже мысль поделить лучших охотников меж малыми племенами и родами, но Исянгул, глава рода кара-табынцев, сказал — как отрезал: «Дележа тут быть не может. Тимербулат и все его ближние останутся в роду, с которым кровно связаны издревле».
Вскоре Исянгул поднял свой род и увел искать новые кочевья на северо-запад, к долинам Ика и Таныпа. Но легко потерять родину, да не просто обрести вновь. Переправляясь через многочисленные притоки Агидели то туда, то обратно, теряя людей и скот в стычках с недругами, вдоволь набедовавшись, кара-табынцы в конце концов вынуждены были примкнуть к ирехтынцам. То было время усилившегося межплеменного раздора, участившихся набегов и ограблений, время, когда барымта стала для иных предводителей самой вожделенной целью. Малосильному роду, не имевшему достаточно воинов для защиты своего достояния, не оставалось ничего другого, как искать спасения под чьим-нибудь крылом.
Ирехтынцы приняли пришлый род добросердечно. Правда, это относится лишь к низам. Исянгул пытался сохранить в какой-то мере свою независимость, между ним и главой племени Асылгужой случались споры, порой нешуточные, но простолюдье ни той, ни другой стороны об этом не ведало. Не зря сказано: турэ дышат — пуговицы не слышат.
Исянгул не стронул бы свой род с места, не повел в чужие края ни с того ни с сего. Кто ж покинет искони родные земли и воды, не будь на то веской причины! Была причина. Не давали житья табынцам ногайские ханы и мурзы, не переставая свистела баскакская плеть. И возбудилось племя, как большой пчелиный рой. Старейшины двенадцати табынских родов съезжались чуть ли не ежемесячно, держали совет: как быть? Но и умудренные долгой жизнью акхакалы[12] не видели выхода. Нет, считали, средств против ханской воли, надо терпеть.
На одном из таких собраний Исянгул и объявил:
— Вы — как хотите, а я не могу больше терпеть. Уведу свой род.
На вопрос: «Куда?» — ответил не задумываясь:
— Куда глаза глядят! Туда, где орда не достанет.
А вышло: бежал от волка, набежал на медведя.
Спасаясь от ногайского гнета, кара-табынцы уходили все дальше от родных мест, пока не приткнулись к многолюдному племени. Думалось: хоть и не свое племя, а все ж не чужой народ, и лучше уж подчиниться ирехтынцам, чем стать жертвами искателей барымты. В конце концов можно поладить даже с людьми, говорящими на другом языке, а тут, авось, удастся и жить сносно.
11
Агидель — башкирское название Белой, в описываемые времена известной русским под названием Белой Воложки.