— Да будет так, достопочтенный Суртмак! Дай аллах долгую жизнь и тебе!..
Баскака томило нетерпение, а Исянгул тянул тянучку, дожидаясь, когда в становище утихнет шум, люди улягутся спать. Ведь что ни говори — нечистое предстояло дело.
Наконец Исянгул поднялся и перед тем, как выйти из юрты, спросил, понизив голос, будто бы по секрету:
— Какую желаешь? Помоложе или постарше? Та, которую прошлый раз приметил, годится?
— Когда, где приметил?
— Когда этого… негодяя… посадили в яму, она упала тебе в ноги, просила помиловать его.
— Ха! А с чего это она так? Кто она ему — жена, невеста?
— Да разве не все равно? Неспроста, конечно, просила. Что-то, наверно, между ними было. Но теперь-то, раз его не будет, зачем зря добру пропадать?
— Хи-хи-хи… — меленько захихикал Суртмак. — Ну и шутник же ты, Исянгул-турэ! Оставлю, оставлю я тебя вместо себя! Скоро пред ханским ликом предстанешь…
Когда уже стемнело и народ в становище угомонился, вдруг нарушил тишину над Меллой собачий лай. Кто-то громко выругался, собака взвизгнула и жалобно заскулила. Немного погодя раздался отчаянный девичий крик, но тут же оборвался, и снова воцарилась тишина.
Наутро Суртмака нашли в гостевой юрте мертвым. Лицо его почернело, глаза, вчера лишь недобро глядевшие на мир сквозь узкие щелочки, вылезли из глазниц, язык вывалился, на шее, с обеих сторон, темнели кровоподтеки. Баскак был задушен.
Исянгул-турэ быстро установил виновного. Перед толпой выставили связанного егета.
— Этот егет уже был наказан за то, что поднял руку на слугу великого хана, — гневно вскричал Исянгул. — Но урока он не извлек и содеял такое, чего в нашем роду не бывало: самочинно порешил человека! Да какого человека! Слугу великого хана, баскака. Почтенные! Мы не можем оставить виновного у себя. Отправим его на суд к самому великому хану. Пусть там держит ответ…
Что-то слишком напирал Исянгул-турэ на величие хана. Впрочем, это и понятно.
Происшествие, грозившее тяжелыми последствиями, настолько поразило всех, что больше никто не издал ни звука.
Виновного под охраной повезли на далекий суд.
А через несколько дней пришла весть: убийца сбежал в пути.
Исянгул-турэ облегченно вздохнул. Он ждал эту весть.
3
Егет, получивший в краю тамьянцев имя Биктимира, убив баскака, принес многим несомненную пользу. Пока хан назначил нового баскака, там, где ясак не был собран, за дело это взялись предводители родов и племен и сами же отправили собранное в Казань. Так люди пострадали меньше: свой турэ все же знает, у кого сколько взять, меры не теряет, потому что лишь последний глупец рубит сук, на котором сидит. Если кто и прихватил лишнего, так себе, на своей земле оставил, не отправил куда-то.
Таким образом, происшедшее возле устья Меллы коснулось не только кара-табынцев, но и соседних родов и племен, порадовало не одного лишь Исянгула, но и других турэ. Тот же Шакман, предводитель тамьянцев, узнав об убийстве Суртмака, едва скрыл радость.
Когда Биктимир отоспался, Шакман призвал его в свою юрту, чтобы снова порасспрашивать и попутно выяснить, какой силой располагает Исянгул.
— Худо твое дело, — припугнул он егета. — За Суртмака будут мстить, хан это дело так не оставит. Потребует, чтобы нашли убийцу. Что мне тогда делать? Самого ведь за горло возьмут.
— Я не попадусь, Шакман-агай, чуть что — скроюсь.
— Не в тебе только дело. Ведь и мне перепадет за то, что укрыл убийцу баскака. Понимаешь?
— Сейчас же уехать, что ли?
— Дурень! А куда? Где тебя ждут?
— Так об этом я и толкую, Шакман-агай. Беглому податься некуда: в лесу — темно, в степи — светло, далеко видно. Куда мне теперь?..
— Как же ты решился на такое дело, а? За что убил баскака?
— Да уж вышло так. Сгоряча…
Биктимир тяжело вздохнул и, смущенно потупившись, как это делают лишь совестливые люди, продолжал:
— Была у меня, Шакман-агай, девушка на примете, к свадьбе дело шло. И отец мой, и мать были согласны. Хотели с осенней охоты потратиться. Не судил аллах… — Егет сглотнул подступивший к горлу комок. — Суртмак собрался отправить меня в каменоломню. Я под стражей сидел. Ночью услышал ее крик. Стража своя была — я сумел уйти в темноте. Пометался туда-сюда, догадался заглянуть в гостевую юрту. А там Суртмак одежду с нее р; вет. Ну, я разум и потерял…
— А невеста-то твоя теперь где?
— Где ж ей быть? Там слезы льет…
— Звать ее как?
— Минзиля.