Да, памятна, очень памятна для Шагалия переправа через Сулман. Он огляделся. Шелестели листвой кусты и деревья, будто нашептывали о том, что он пережил в далеком уже теперь прошлом. Где-то вон там он переночевал с товарищами, с которыми отправился искать Минлибику, там впервые увидел русского — паромщика Платона с выжженным на груди изображением полумесяца. До сих пор эта тамга — след каленого железа — стоит перед глазами. Потом на своем полном тяжких испытаний пути он встретил Марью. Узнав, что она — дочь того самого паромщика, выкупил ее, рабыню, у хозяйки и привел сюда, пообещав свести с отцом. Но паромщика Платона уже угнали куда-то в другое место. Как тогда Марья плакала!.. А потом была их первая ночь… Да, а где же полянка, где куст, приютивший их тогда?.. Все изменилось. Видно, полянка заросла молодыми деревцами, а старые деревья… Может быть, они высохли и упали. Или срубили их на дрова…
Поискал, поискал дорогой сердцу куст — так и не нашел.
А Марья тем временем не вытерпела, наведалась к минцам. Вернулась грустная.
— Там с ними — мальчик. Такой красивый! Глаза — будто спелые смородинки, ресницы — длинные, зубы ровненькие… Ну, чисто девочка!..
Мечтает Марья о ребенке, да бог все не дает. Вот и, как увидит чужого, чуть не плачет.
Теперь уже Шагали решительно направился к Канзафару.
Как водится, порасспрашивали друг друга о здоровье, порадовались встрече, а потом Канзафар вдруг заважничал. Напомнил о бумаге, которую некогда принял из рук Шагалия, и вытащил из-за пазухи сверток: вот, мол, и мы не лыком шиты, тоже царскую бумагу везем!
— Нет ли у тебя человека, умеющего читать?
— Есть, есть, — сказал Шагали. — Карагужак-турэ в свое время эту премудрость постиг в Каргалинском медресе.
Пригласили Карагужака и двух других турэ.
Канзафар все так же важно развернул сафьяновый сверток, протянул драгоценную бумагу Карагужаку.
— Сделай милость, прочитай!
И, потеряв всю важность, с детской радостью предвкушая впечатление от предстоящего чтения, приготовился заново выслушать ласкающие слух слова.
Карагужак неторопливо, внятно прочитал жалованную грамоту, — содержание ее нам уже известно, такую же получил Татигас-бий, разница заключалась только в имени предводителя и «прозвище» племени. Канзафар опять принял важный вид, кинул торжествующий взгляд на Шагалия: ну как?
— Опередил ты нас, — улыбнулся Шагали. — Молодец! Повидался, значит, с царем… Постарел он, наверно, маленько. Когда я с ним разговаривал, совсем еще молодой был…
Тут-то и выяснилось, что Канзафар доехал только до Казани, самого царя не видел.
— Нет, брат, я на это не согласен, мы получим такие бумаги из его собственных рук! — заявил Шагали. — Ехать так ехать! Доедем до Москвы, и я скажу: «Великодушный царь, помнишь ли меня? Вот я приехал по твоему зову!..»
Поднявшись после беседы, Шагали заметил Канзафарова сына, лежавшего у костра. В ответ на его взгляд Ураз вскинул длинные ресницы, и сердце Шагалия замерло: удивительно знакомым показалось ему лицо мальчишки. На кого он похож? Шагали закрыл глаза, стараясь вспомнить, и вдруг из глубины памяти всплыло: он стоит на рассвете у родника, неподалеку от становища сынгранцев, а перед ним — невеста его Минлибика. Вот точно так же несколько раз вскинула она длинные ресницы, взглянула на него… До чего же мальчишка похож на Минлибику!
Думая о поразительном сходстве, Шагали пожелал минцам спокойной ночи, пошел к, своим, — товарищи его ушли чуть раньше. Канзафар ответно пожелал того же.
Но не сомкнул Шагали глаз этой ночью, и других не порадовала она покоем. Всякое повидавший берег Сулмана стал свидетелем, а вернее, причиной еще одного несчастья…
Марья стояла на крутояре, смотрела за реку. Что она видела там, в уже сгустившихся сумерках? Может, родину свою?.. Шагали хотел окликнуть ее, — пора на покой! — но не окликнул. Как он потом будет казнить себя за это!
Подходя к поставленной проворными егетами юрте, он услыхал за спиной вскрик, потом что-то ухнуло в воду, следом — еще раз.
— Марьям[36]!
Шагали похолодел: Марьи там, где она стояла, не было, берег обрушился. Шагали кинулся к реке, на бегу сбросил с себя елян, не раздумывая прыгнул вниз. Жену нашел быстро. Марья лежала под водой, придавленная глыбой глины. Отчаянным усилием Шагали сдвинул глыбу, поднял жену на руки и — бегом, бегом, через спуск к паромному причалу, понес к стоянке. Изо рта Марьи полилась вода, успела наглотаться, а теперь, должно быть, оттого, что Шагали прижал беспомощное тело к груди, или из-за покачивания, ее рвало.
36
Имя «Марья» приобрело у башкир нарицательное значение «русская женщина», а в притяжательной форме «Марьям» — «моя Марья» — стало одним из широко распространившихся женских имен.