Все путники всполошились. Шагали положил Марью у костра на подстеленную кем-то кошму. Она была жива, но без сознания.
Всю ночь просидел Шагали возле жены, не в силах чем-либо помочь ей, лишь повторяя:
— Марья… Марьям…
Утром она пришла в сознание. Проговорила еле слышно:
— Больно… Все болит…
Осторожно, подняв кошму за углы, ее перенесли в юрту.
Канзафар со своими уехал, а каравану предводителей четырех племен пришлось постоять еще пару дней. Пытались вылечить Марью отварами целебных трав. Даже Иске-бий расстарался: поймал перепелку, сварил ее в походном казане, в отваре размочил сушенный под бурзянским солнцем корот и принес Марье приятное на вкус, кисленькое питье.
На второй день, переживая из-за того, что задержала путников, Марья сказала мужу:
— Надо ехать. Поправлюсь в дороге. Мне уже лучше.
Поверить этому Шагали не вполне поверил, но, чувствуя себя неловко перед товарищами, согласился с ней.
Уложили Марью в люльку меж двух коней, переправились через Сулман, продолжили путь. После первого же перехода Марье стало хуже, но она крепилась, подбадривала Шагалия: «Вот завтра поднимусь и сама буду кормить вас».
Не поднялась. У реки Иж совсем худо ей стало. Остановились. Сидели, подавленные, не зная, что предпринять. Вечером Марья тихо скончалась.
Похоронили ее возле реки. Шагали выкопал березку с большим комом земли, посадил у могилы. Принес воды, полил. Сделал последний подарок жене — жизнь не баловала ее подарками.
Постоял, слушая лепет березки, и на душе немного полегчало.
Поехали дальше. Мертвым — покоиться, живым — жить.
31
— Хо-о-оу!
Ехали лесом, и не понять было сразу, откуда донесся этот крик. Крик повторился.
— Хо-о-оу! Хо-о-оу!
Иске-бий, принявший после смерти Марьи обязанности старшего в караване на себя, натянул поводья. Караван остановился.
— Заблудился, что ли, кто-нибудь? Ну-ка, покричите!
Один из егетов тоже выкрикнул «хоу», но ответа не последовало. Никто не показывался. Иске-бий тронул коня.
Лишь на выезде из леса догнал их всадник, поприветствовал ехавших сзади. Услышав знакомый голос, Шагали оглянулся.
— А, — сказал, — Биктимир…
Биктимир чуть вскинул брови, удивился: голос у турэ какой-то бесцветный.
Немного погодя, узнав о постигшем Шагалия горе, Биктимир поравнялся с ним, поехал рядом, выражал сочувствие молчанием.
— Куда это ты спешишь? — спросил Шагали.
— Да вот к вам и спешил. Думал, сегодня еще не догоню, но видишь, догнал. Конь у меня быстрый…
— Откуда едешь?
— Да как тебе, турэ, сказать… Встретил минцев, узнал про вас: в Казань едете, Казани вам не миновать. Постой-ка, думаю, догоню. В Казани и мне кое-кого надо повидать.
— Кто тебя там ждет, в Казани-то?
— Да есть знакомые. По ханской службе…
Этой туманной «ханской службой» Биктимир и ограничился, но вечером, когда встали на ночевку, напала на него откровенность — рассказал, чем был занят в последние годы и каких успехов по этой части добился. Умолчал только, ради чего навестил тамьянцев.
Шагали, тогда еще посвященный в кое-какие его намерения, поинтересовался:
— Салкея отыскал? Ты ведь, как я помню, собирался отомстить ему.
— Салкея-то? Отыскал я его, отыскал!
— Отомстил?
— Хо! Еще как! Всыпал я ему плетей!..
Биктимир соврал. Салкея он, правда, отыскал.
Бывший баскак — не иголка в стогу сена, быстро выяснил Биктимир, что живет он под именем Салахутдина в устье Меши, и слетал туда.
Слуги, два здоровенных егета, не сразу пустили его в дом, но хозяин услышал разговор у ворот.
— Кто там? — послышался старческий голос.
— Проезжий переночевать просится.
— Впустите!
Биктимир прикинул: если сейчас же возьмется за плетку, возникнет шум, эти двое навалятся на него. Надо разговор завести, оглядеться.
Впрочем, что слуги! Можно ожечь хозяина плеткой раз-другой и выскочить за ворота, там конь наготове стоит, слуги и опомниться не успеют. Не они помешали Биктимиру, а совсем другое. Вместо запомнившегося ему надменного баскака предстал перед ним тщедушный старик.
— Негде, что ли, больше переночевать? — спросил Салахутдин.
— Да негде вот… А тебя я давно знаю. По встрече в становище ирехтынцев помню.
Старик оживился.
— Из башкир ты, выходит. Да я это и по выговору твоему сразу определил. Не турэ ли какого-нибудь племени?