— Я к хану по важному делу, — сказал Одноухий решительно.
Сразу его, конечно, не пропустили, нужно было для этого получить разрешение самого хана, но и не прогнали, потому что знали — вчера он разговаривал с ханом с глазу на глаз.
Акназар велел пропустить Одноухого в свой шатер.
— Опять я к тебе, мой хан, мой султан, — сказал Одноухий, изобразив улыбку. — Есть дело.
— Что за дело?
— Большое дело, мой хан, мой султан. Никто, кроме тебя, не должен меня слышать.
— Говори. В шатре, кроме меня, никого нет, — разве не видишь?
— Внутри — нет, но снаружи… Прикажи охранникам отойти подальше.
Желая скорей узнать, с чем пришел Одноухий, хан тут же распорядился, чтобы охранники отдалились от шатра на расстояние, на котором можно улышать только крик.
— Ну, говори!
— Прежде всего, мой хан, мой султан, советую: не вздумай закричать. Я пришел по твою душу…
Будь в шатре посветлей, Одноухий увидел бы, насколько растерялся хан и как менялся цвет его побагровевшего вначале лица, пока оно не стало серым с синюшным отливом. Однако в сумеречном свете, проникавшем сверху, через четырехугольную отдушину шатра, невозможно было уловить перемены не только на лице, но и в позе хана. Он замер, будто мгновенно окаменел.
— Слышишь? Я пришел убить тебя. Но шум поднимать не стоит, давай поговорим тихонечко…
— Кто тебя послал? — еле выдавил из себя Акназар.
Кто послал — не трудно было догадаться. Задал вопрос не ради ответа и даже не ради того, чтобы потянуть время, — просто так, неосмысленно спросил.
— Ты сам должен знать — кто. Он прилично заплатил за твою голову.
— Мерзавец!
— Тихо, мой хан, мой султан, тихо! Я же предупредил! Умрешь — не умрешь, — в любом случае желательно обойтись без шума. Шум тебе не поможет: мои люди попроворней и пожилистей твоих охранников.
— Сколько он тебе дал?
— Порядочно, мой хан, мой султан. Десять таньга золотом.
— Я дам… дам двадцать! Убей его самого!
— Вот это деловой разговор! Для нас обоих будет лучше, коль договоримся тихо-мирно.
— Сегодня же отправь его в тартарары! Сегодня же! Я сейчас… сейчас отсчитаю… Раз, два, три…
Дрожащей рукой Акназар отсчитал двадцать монет, протянул их на раскрытой ладони незваному гостю. И сразу в груди хана разлилось тепло, перестала бить дрожь. Хан вздохнул, испытывая глубокое удовлетворение: стрела смерти, нацеленная в него, была теперь обращена к его врагу.
Однако Одноухий не спешил уходить. В голове у него роились противоречивые мысли. Он размышлял, кто в будущем может оказаться для него более полезным — сидящий перед ним хан или тот ненасытный мурза с кабаньими клыками. Кого из них убить, кого пока оставить?..
Он шевельнулся, собираясь встать.
— Сегодня же! — шепотом напомнил хан. — Сейчас же!..
— Сегодня же, мой хан, мой султан, сейчас же, — тоже шепотом ответил разбойник, поднимаясь.
Он сделал шажок к выходу и вдруг, резко повернувшись, схватил хана за горло. Руки, привычные к убийству, напряглись в железной хватке. Акназар и охнуть не успел, не издал ни звука, лишь сучил ногами.
Одноухий вышел из шатра пятясь, будто бы прощаясь с ханом, и никаких подозрений у охранников не вызвал.
А утром из шатра вынесли труп хана.
3
Одноухий крупно задолжал Ядкару-мурзе. Это был не долг, связанный, скажем, с каким-нибудь обещанием, дело обстояло гораздо серьезней: приняв у мурзы людей, предназначенных для продажи в рабство, знаменитый разбойник должен был пригнать взамен скот, но не пригнал.
Поручив ему, давнему своему знакомцу, доставить живой товар на астраханский рынок, Ядкар-мурза обрел на некоторое время душевное спокойствие. Теперь можно было напомнить хотя бы ближайшим башкирским племенам, что баскак Ядкар-мурза послаблений в своей службе не допускает. Он съездил к минцам, побывал у юрматынцев, взбудоражил несколько табынских родов, мимоездом заглянул к горе Каргаул, к летнему ханскому дворцу. Когда-нибудь (скорей бы!) он сам станет хозяином и дворца, и земель, по которым проехал. Повеселев от этих мыслей, в приподнятом настроении баскак ждал возвращения Одноухого.
Но день проходил за днем, самая знойная пора лета, селля, сменилась харысой, порой увядания в природе, за нею последовала караса — черная осень, предвестница зимы, а Одноухий все не возвращался. Нетерпение баскака изо дня в день усиливалось, обернулось беспокойством, — он даже съездил в ту сторону, откуда ждал Одноухого, а тот будто в воду канул.
«Влип, видать, свинья! — решил Ядкар-мурза. — Самому-то ему цена — копейка, рабов жаль, старания мои пропали даром. Надо было договориться с кем-нибудь другим».