— Скажи, кто ты — купец или ловец удачи?
Вопрос развеселил Одноухого, он хохотнул.
— Разве сам не видишь? Будь я купцом, затрясся бы перед тобой со страху. Бродяга я, господин мой, больше того — разбойник!
Кужаку не раз доводилось слышать об одноухом, вислогубом грабителе, прославившемся благодаря необыкновенной дерзости и удачливости, он был даже почему-то уверен, что однажды столкнется с ним лицом к лицу. И вот, судя по всему, это случилось. «Заиметь бы такого подручного!» — подумал Кужак, и желание его, вспыхнув в душе нежданным пламенем, вырвалось наружу.
— Слушай-ка, разбойник! — сказал Кужак, стараясь говорить как можно сдержанней. — Похоже, ты — очень нужный мне человек. Брось свой промысел, перейди со своим косяком ко мне на службу!
Одноухий захохотал.
— А ты кто? Хан?
— Пока не хан. Но не долго осталось ждать — стану ханом. Мне нужны как раз такие, как ты, тертые, отчаянные люди.
— Коль ты подъехал, господин мой, только за этим, продолжай с миром свой путь! Мне и так хорошо.
— Когда сяду на трон, я осыплю тебя золотом, понимаешь? В меду и масле будешь купаться!
— Я, господин мой, сам себе хан. Что хочу, то и делаю. Захочу — с любого шубу сниму, захочу — шкуру спущу, захочу — зарежу, захочу — повешу…
— Ты сможешь делать, что хочешь, и на ханской службе. Никто не запретит, коль я разрешу.
— Нет, господин мой, нет! Кто такой хан? Птица в золотой клетке. А я — птица вольная. В этом моя сила…
Тут Одноухий, уже понявший, что встреча эта ничего хорошего ему не сулит, незаметно подал своим сигнал опасности, и те пришли в движение, взяли оружие на изготовку.
— Уж не собираешься ли ты схватиться со мной?! — вскричал Кужак. — Что ж!..
Он сдернул с головы шапку, будто намереваясь ударить ею оземь, как это делают перед схваткой, но кинул ее не вниз, а вверх. И тут же один из лихих людей Одноухого пронзил ее стрелой. Шапка не вернулась в руки Кужака, подбитой птицей шлепнулась на землю чуть в стороне от него. Одноухий опять хохотнул, взглянул на Кужака победно: видал, мол, каковы мои молодцы?
Но еще не успел он отсмеяться — в балку с криком-визгом ринулись «воины» Кужака, стоявшие неподалеку в ожидании условного знака. Вскоре подоспела, вздымая пыль, и вторая гурьба.
— Окружа-ай! — крикнул Кужак, подняв коня на дыбы.
Справедливости ради скажем: ни один из одичалых помощников Одноухого не выказал страха или растерянности. Завязалась ожесточенная схватка. Но длилась она недолго, силы были неравны. Большую часть разбойников побили насмерть. Оставшихся в живых повязали. Среди них был и сам Одноухий.
Невольники — они сидели на земле, попарно привязанные к длинному волосяному аркану, — видя, что избавились от своего мучителя, заволновались в надежде на освобождение. Бедняги еще не знали, что их ждет.
Кужак подъехал к ним.
— Я дарую вам жизнь! — объявил он. — Я спас вас от худшего, чем смерть, — от продажи в рабство. И принимаю вас в свое войско. Вы должны отплатить мне верной службой! Понятно?
Невольники растерялись. Не зная, смеяться им надлежит или плакать, некоторое время они молчали. Наконец, кто-то отозвался:
— Благодарим тебя, божий посланец! Пусть достанется тебе место в раю!
— Я не божий посланец. Я — Кужак-хан. Понятно?
Может быть, невольники пали бы ему в ноги, если б не были привязаны к волосяному аркану.
— Развяжите их!
Люди, которых должны были через несколько дней распродать, рассеять по неведомым краям, избавившись от ненавистных веревок, поплакали, обнимая друг друга. Кужак приказал накормить их.
Вместе со всеми, кто побывал в руках коварного Ядкара-мурзы, потомился в его зиндане и совершил мучительное путешествие в невольничьей связке, в войско Кужака попали и егеты из племени Мин. Но существенной перемены в их жизни не произошло. Да, они избавились от жестких, шершавых, натиравших тело до крови пут, однако свободы, той свободы, какой пользовались на родной земле, не обрели. По сути дела, они стали рабами Кужака. Назвав воинами, их заставили прислуживать тем, кто пристал к этому сбродному войску ранее.
А Одноухий остался там, где его повязали. Если б он повалялся в ногах Кужака, выказывая покорность, тот, возможно, взял бы с собой и его. Но рассвирепевший разбойник не унизил себя мольбами о снисхождении. Напротив, связанный по рукам и ногам, он бесновался, как угодивший в ловушку зверь, старался уязвить Кужака бранью и даже грозил ему лютой местью.