«И от престола исходили молнии и громы, и гласы, и семь светильников огненных горели перед престолом…»[10]
Свет белый слепил во тьме, перед закрытым взором ангелы на небесных конях метали огненные грозные молнии, предупреждая о муках. Но что муки земные, когда в молитве в ту ночь увидел он золотой небесный венец.
Яко Твое есть царство и сила, и слава вовеки. Аминь.
— Молвите, на чем стоите, бояре?..
Знала, что скажут: решай, мол, сама. А как ни решай — все лихо. И воевать с великим князем опасно, и кланяться ему боязно. Не тот человек Андрей Городецкий, чтобы примириться с братом навеки — до первых татар этот мир. А там никто не ведает, какой кровью отольется тверичам сей поклон. Как ни крепка была Ксения Юрьевна, а и она устала, тяжко ей, когда-то простой новгородской боярской дочке, от власти великокняжеской. Да и дела ратные разве ее ума вотчина? Была бы одна, завыла б теперь по-волчьи.
— Ну…
Переглянувшись с иными и взяв старшинство на себя, поднялся старый лис Никифор Шубин, умевший хитрыми обольщениями и гнев отвести, и выгоду поиметь, коли надо.
— Не гневайся, государыня, но сама, поди, видишь: нету на сей раз в твоих боярах единомыслия. Воевать идти скажешь, сам в дружину пойду, на поклон пошлешь — в землю поклонюсь Дмитрию Александровичу. Хоть и стар я поклоны-то бить. А нет другого-иного у нас, кроме тебя с князем да отчины. Как скажешь, княгиня, так и будет по-твоему…
Ничего нового не услышала Ксения Юрьевна. И у самой пусто стало на сердце — один бабий страх. Но разве скажешь кому про слабость?..
Как лед на реке в большие морозы, позеленели уже от первого света толстые стекла в оконцах, гоня последний ночной испуг, далеко на концах и на княжьем дворе сторожа перекликались насмешливо, и наконец в церкви Успения Богородицы, что в Отроче, радостно вскинулись звоном колокола, сзывая православных к заутрене[11].
Закрестились бояре на образа, на чудную, греческого письма, икону Божией Матери, сиявшую в центре иконостаса. И тут, будто проснувшись, поднялся вдруг Михаил и, не отводя взгляда от матери, ломким от волнения голосом произнес:
— Дозволь и мне сказать, матушка…
И до слов его, по одним глазам, горевшим как в лихорадке, с радостным испугом и удивлением Ксения Юрьевна поняла: по его ныне будет.
Еще не набравший дородной стати, тонкий, высокий, с длинными пальцами сильных рук, в зеленом кафтане поверх фламандской сорочки и в княжеской шапке, из-под которой выбивались непослушные темно-русые волосы, он будто смущался и своего роста, и отроческой нескладности, и звонкого голоса. Хотя его белое от природы, безусое, мальчишеское лицо пламенело, выдавая душевную маету, однако говорил он веско, не торопя слова, словно о давно порешенном, как и надобно князю.
По чести сидел на отчем столе Михаил, считаясь этим большим боярам, многие из которых служили еще Ярославу[12], отцом и князем, но так говорил он с ними впервые.
— Ежели мы, бояре, впустим Дмитрия Александровича в нашу землю — заране повиноватимся. А в том, что брат мой Святослав нарушил волю великого князя владимирского, вины его нет — не имущество тверское спасал от его же брата Андрея, но жизнь. — Он замолчал, остановившись глазами на не видимой никому точке за спинами бояр — так, что некоторые непроизвольно вывернули шеи, следя за княжеским взглядом. И добавил: — А ежели кто иначе думает — тот мне враг…
Кажется, дыхание затворили бояре, так неожиданно было для всех, что князь, да нет — все еще княжич, промолчавший за мамкиным подолом всю ночь, — заговорил вдруг, и как! В тишине стало слышно, как в оплывшем воске умирал, потрескивая, огонь.
— Ни в крепости затворяться, ни на Тверце его ждать, ни, паче того, откуп давать Дмитрию мы не будем. Он к нам не обиды предбывшие мстить идет, а на колени ставить перед собой. Охота нам ему кланяться? — Михаил замолчал, ожидая ответа, но не дождался. — Так что, бояре, я Дмитрию Александровичу, хоть он и великий князь, Твери на щит не отдам…
Стиснув зубы, рукой прижав грудь под кафтаном (так заколотилось вдруг сердце, подкатившись под горло), Михаил замолчал.
— Так ведь и мы за то, княже! — воспользовавшись заминкой, успел пропеть старый Шубин. — Скажи только, куда итить, милостивец!
Михаил еще помолчал, пересиливая трепыхавшее птахой сердце, потом просто ответил:
— Идти надо к Кашину.
— К Кашину? — переспросило сразу несколько голосов.
12
Имеется в виду князь Ярослав Ярославич, отец Михаила Ярославича, великий князь тверской, сын князя Ярослава Всеволодовича, брат Александра Ярославича Невского. Он стремился усилить Тверское княжество, спорил с Александром Невским за Новгород, а затем с Андреем Ярославичем в Орде за великое княжение. После смерти Андрея в 1264 году получил ханский ярлык. Жил то в Твери, то во Владимире, то в Новгороде. После ссоры с новгородцами навел на Русь татар, но Василий Костромской миром остановил ордынские полки. По свидетельству С. М. Соловьева, Ярославу не удалось усилить Тверь из-за соперничества с Василием и из-за недостатка твердости. После замирения Ярослав поехал в Орду, а в 1272 году на обратном пути умер.