Но это все домыслы. А истины тогда не дознались.
Правда, матушка всегда говорила, что не Дмитрия рук это дело и не Василия. Василий — не Александр, на злодейство был не способен, из всех сынов Ярослава Всеволодовича он был самый смирный и добронравный и уж не поднял бы руку на брата. Дмитрий же тогда был еще юн, чист душою и помыслами, а и сейчас, как его жизнь ни обкладывает, все же не стал злодеем, да и не было у него повода убивать Ярослава. И вообще, не в заводе у русских князей ядом травить друг друга. Да ведь и ядов-то не знали! Если уж осерчают, так в чистом поле мечами обиду мстят… Один оставался на подозрении у Ксении Юрьевны: Менгу-Тимур, тогдашний ордынский царь. Ему-то была корысть убрать Ярослава, а еще лучше чужими руками, чтобы на Руси опять пошла смута. Только и это ведь не доказано. Да и докажешь — никому не пожалуешься…
— Не думай про то, пустое! — Ксения Юрьевна досадливо махнула рукой. — Им бы только языками про нас болтать! А Дмитрий к смерти отца твоего непричастен, знаешь ведь?
— Знаю.
— Из ума выжил старый, озлобился. Видал, как нынче на Кондрата-то чуть не кинулся?
— Видал.
— Да где ж видал-то? Проспал, чай, — улыбнулась княгиня.
— А я не спал, матушка, — улыбнулся и Михаил.
— Ты пошто про Кашин прежде-то не сказал? — вновь посерьезнев, спросила Ксения Юрьевна.
— Не ведал еще…
Михаил смутился. Даже той, кого почитал пуще всех, не мог он теперь открыться. Но и княгине лишних слов не понадобилось, сама догадалась: откровение сыну сошло, — и истово перекрестилась на образа.
— Веришь ли?
— Верю.
— И то — люди за тобой.
— Знаю…
Трудно обоим давались слова. В один миг менялось, что стало давно привычно. Оба знали прежде и ждали — так будет, а вот случилось, и слов не найти.
— А все же, Михаил, в бору-то на купецких путях вели засеки срубить, абы что…
— Велю. Ратибора пошлю с посадскими…
Невольно опять замолчали, вместе привыкая к новому ладу их отношений.
— Ты теперь князь мой, Мишата, — вдруг назвала она его давним именем, каким уж давно не кликала. — А я слуга твоя кровная.
Михаил едва не кинулся ей в подол, как в детстве, когда искал защиты, но лишь задохнулся нежным ребяцким порывом, сдержал его силой и, зардевшись лицом, сказал:
— Благослови, матушка.
Он опустился перед матерью на колени, и княгиня, перекрестив его склоненную голову, быстро вышла из гридницы, чтобы сын не увидел ее смятения и глупых, ненужных слез.
2
Всего было довольно у Михаила для исполнения решенного, одного не хватало — времени. Но ведь его и никогда много-то не бывает… А коли гонец вчерашний от Константина — младшего брата ростовского князя Дмитрия — не врет, успеют они к Кашину во всяком случае наперед ростовцев… Только неверным, сомнительным казался Михаилу этот гонец, особенно теперь, после того, как принял решение.
Да и вчера еще что-то насторожило в нем князя, да что — не успел ухватить. Сама весть оказалась такой внезапной и грозной, что заслонила все остальное.
Не то было странно, что Константин другом вдруг сделался — старшему брату он всегда рад напакостить, да и не то, что Дмитрий Ростовский великому князю складником стал, объединившись с ним против Твери, хоть и не было у него причин для размирья, Дмитрий Борисыч многохитер и жаден, а у жадных свои резоны. Здесь-то все как раз вяжется. Но в самом гонце что-то оставалось князю неясным, оттого и не шел он из головы…
Князь вспомнил, что его вчера удивило: слишком уж горячо, аж до дрожи, доказывал он против Дмитрия. Будто не Константин велел донести на брата, а сам гонец мстил ростовскому князю. То-то и оно: не дело гонца убеждать, его дело лишь передать, что велели. Да и сам-то он мало походил на гонца — оборван, грязен, как из поруба[15] сбежал, без всякой грамотки, пешим в город вошел. Трех коней, говорит, загнал, как летел. Хорошо, коли так, а коли одного-то коня где пропьянствовал?.. Ишь, морда-То у него какая опухлая, точно били. Или правда так пить горазд, хоть и молод?.. Как обсказал он все давеча, меду ковш ему поднесли. Он выпил и еще попросил. Еще выпил. И еще б попросил, когда бы на ногах не уснул — такая скважина! Все у них, что ли, в Ростове такие?!