— Ордынцев видали, сказывают!
— Иде?
— За рекой.
— Иди ты…
— Да нет — купцов спымали, которые соль-то с мокрым пеплом мешали…
— А-а-а-а!..
— Да не ори ты, дура скаженная, не слыхать ничего!
— Кто идет-то?
— Али Ондрей с татаре, али Дмитрий с литвинами.
— Поди?..
— Ммм-мы… — билась в припадке какая-то баба, пуская желтую бешеную слюну.
Как ни было тесно, а люди жались, упирались, однако хранили пустое пространство вкруг бесноватой — а ну как заразная? А сзади толкались, забирались на плечи:
— Что там? Кого бьют? За что?..
Разиня рот и закатывая глаза, баба колотилась о жесткую землю затылком, и какой-то мужик, видно муж, суетился подле нее. Но вместо помощи только хлопал себя руками по ляжкам и болезненно вскрикивал:
— И-иых!..
«Ммм-мы» — «И-иых!» — «М-мм-мы» — «И-иых!..» — жутко неслось над площадью, обещая беду, покуда какой-то чернец не затиснул припадочней в рот прикушенный, посиневший язык и зажал его там железным концом большого креста с груди. Баба смолкла. Видно, выходя, остатние сатанинские силы еще трясли ее тело страшной дрожью, бежавшей от ног к голове, но реже, и пальцы со сбитыми в кровь ногтями все медленней скребли по земле. Истинно говорят: бесы креста боятся.
В толпе крестились и плакали: «Господи, на все Твоя воля…»
Опонники[18], гвоздошники, кузнецы, древоделы, стеклянники, кожевенники, седельники, шведы, прочие рукодельники, купцы, монастырские чернецы, холопы боярские, пришлые смерды с ближних и дальних погостов и деревень, базарные мытари, церковные сироты — все его люди были перед князем теперь. Михаилу казалось, что нету силы, которая угомонит это безумное вавилонское толковище, это людское стадо, в страхе потерявшее ряд.
— Смотри, князь, — сказал за спиной Царьгородец.
С княжеского двора в окружении дружинников конными выехали тысяцкий, воевода и другие бояре, которым Михаил поручил объявить свою волю.
— Иду-у-ут… — пронесся над площадью тяжелый, протяжный стон.
Сверху хорошо было видно, как толпа качнулась навстречу посланникам, словно в едином стремлении не впустить их в себя. Да ведь и некуда было, так все стеснились. Однако верховые спокойно и даже как бы гуляя и не спеша направили коней в самую гущу народа, который вдруг разом смолк. При полном молчании и тишине сближались верховые и пешие. И, когда морды коней нависли над полем людских голов, с обеих рук плетями засвистали дружинники по спинам тех, кто стоял на пути.
— Дорогу! Дорогу боярам Князевым!..
— Куда ж вы лупите, черти! Ироды!..
Под быстрыми молниями плетей в один невидимый миг, который Михаил будто бы проморгнул, неуправляемая, не подвластная никому толпа чудесно преобразилась. И ясен стал от веку определенный ее закон, по которому дальние равны ближним и каждый единый — многим, а многие собрались здесь ради единого, не важно, кто он: купец, боярин, ремесленник или нищий… И все они теперь смолкли ради его, Михайлова, слова.
Поднявшись на стременах и набравши воздуха в грудь, Кондрат Тимохин прокричал:
— Божьей милостью князь наш Михаил Ярославич, печалясь о вас и жизни вашей, и Твери, и всего его княжества, велит идти защищать нашу отчину… — Кондрат опустился в седло, еще набрал воздуха и снова вытянулся на стременах. Его зычный голос доставал, поди, и за Волгу, так тихо было окрест. — Защищать нашу отчину от великого князя владимирского Дмитрия Александровича и ростовского его складника Дмитрия же! За князя нашего! За Тверь! — не крикнул, а уже хрипло выдохнул тысяцкий.
Толпа не ответила радостным кличем, как ждал того Михаил, но глухо, без слов промычала что-то, чего нельзя было принять ни за одобрение, ни за протест.
Воевода Помога огрел плетью коня, вскинул его на дыбы и отчего-то тонким высоким голосом закричал:
— Князь вам поруку дает, отныне без силы ворота не отворять никому! Али вам Твери не жаль, тверичи?!
Но и его слова не достигли умов. Толпа безучастно и даже зло, как казалось Михаилу, молчала.
Наконец в томительной тишине кто-то растяжно, лениво крикнул:
— А кто поведет-то?
— Князь поведет, Михаил Ярославич! — зычно ответил тысяцкий.
Сверху видно было, как по толпе до самых ее пределов покатилась волна: «Князь ведет, Михаил!..»
— За Тверь! — снова проорал тысяцкий.
— За Тверь! — вторил ему, вопя ребячьим дишкантом, Помога Андреич.
И тут, будто только сейчас до нее дошло то, о чем кричали бояре, едино прорычала толпа в сотни глоток: