— В оккупированном, да, — я тянусь к нему и сжимаю его напряжённую ладонь. — Но не в завоёванном.
Вряд ли это надолго, если судить по тому положению, которое описали Том и Петра. Но я не могу сказать такое Кону.
Он накрывает мои пальцы свободной рукой, благодаря за поддержку.
— Это не твоя война. Ты прилетела сюда, чтобы выйти за меня замуж по условиям мирного соглашения, договора о взаимной обороне, что едва ли имеет сейчас какой-то смысл.
Я мотаю головой, поражённая его упадническим настроением. Хочет ли он сказать, что не желает меня здесь больше видеть?
— Это не значит, что мы сдадимся, Кон. Мы не прекратим сражаться, пока не прогоним всех врагов. Вейрианский флот приведёт за собой имперские войска, а мы с тобой возглавим атаку отсюда. Нам нужно связаться с остальными выжившими, организовать сопротивление и отвоевать Антеес.
Кон выдыхает. Медленно, облегчённо.
— Спасибо. Я не заслуживаю этого, особенно после того, как ты перенесла такую потерю.
Потерю? Это может означать только одно.
Шай. Мысль о нём, как шип в моём сердце — острый, сверкающий, смертоносный. Я вздрагиваю. В очередной раз чувствую себя опустошённой. Шай мёртв. И Джессем, и Дэн… Элара, горничные… Но единственный, о ком я могу думать, — это Шай.
Шай мёртв. И я тоже хочу умереть.
Моё горло сжимается, каждый звук причиняет боль, но я выдавливаю из себя:
— Мои стражники выполнили свой долг и спасли нас обоих. Они настоящие герои… — я задыхаюсь на слове, но заставляю себя продолжить: — Они герои Вейриана и Антееса.
— В тот день многие стали героями.
Многие погибли, иными словами.
Между нами снова воздвигается стена. Как я могу поделиться с ним своей скорбью, когда он сам пострадал не меньше? Как я могу говорить о своей потере, в сравнении со всем, что потерял он? Я лишилась Шая, а он — всего.
Напряжённая тишина наступает между нами, но вскоре он пытается заговорить вновь:
— Бел… Шай бы не…
— Нет, пожалуйста, не надо, — мне нужно было его оборвать. Я не вынесу этого больше. Я не могу. — Не говори о нём. Не произноси его имя. Просто… пожалуйста…
Моё тело, содрогаясь, сгибается пополам. Мощные, рвущиеся изнутри всхлипы, которые я клялась сдержать в себе, пронзают меня. Я обхватываю руками свои колени, несмотря на мучительную боль, прострелившую бедро, которая не уменьшает мою скорбь, не отвлекает от неё, а переплетается с ней в ужасающем тандеме. Я потеряла его, и боль напоминает мне, что я всё ещё жива. И, может быть, со временем она станет такой невыносимой, что пересилит мучительное осознание потери. Так что боль может стать моим другом. Я утону в ней и смогу забыться.
Когда я возвращаюсь к реальности, то замечаю Кона, обнимающего меня. Я зарываюсь лицом в его груди. Он встряхивает меня за плечи, шепчет, что он рядом, что я должна отпустить всё. Я пытаюсь прислушиваться к его словам, пока не погружаюсь во тьму. Но моей последней мыслью становится облегчение, что это был он, что я не сорвалась на глазах у незнакомца, или хуже того — перед Петрой или Томом, которые бы увидели и поняли, какая я на самом деле слабая.
***
Лихорадка возвращается, и я молюсь, чтобы она добила меня. Я пробуждаюсь, чувствуя, как муравьи ползают под моей кожей. Перед глазами всё расплывается. Кто-то продолжает приносить мне отвратительные травяные отвары, заставляя меня их пить. Я то сжимаю губы, пока противная жидкость течёт по подбородку, то пытаюсь выплюнуть, но в итоге всё равно пью. На вкус как крапива.
Вокруг темнеет и снова светлеет, но доктор Хэли никогда не уходит надолго. Мне снятся кошмары, мрачные и жуткие. Я вижу, как умирает Шай, снова и снова. Элара зовёт на помощь, но я не могу до неё дотянуться. Лимасилл горит.
Когда я всё же просыпаюсь с ясной головой, а мучительная боль от ран сменяется ноющей, я замечаю Джондара, наблюдающего за мной. В его тёмных глазах отражается отстранённость и в то же время беспокойство. Том стоит на входе спиной к нам, но я знаю, что он прислушивается к каждому слову. Ну разумеется. Слушает, наблюдает, не теряет бдительности.