Грите
Наш лес и дол — Московский парк Победы —
Вмещает наши радости и беды
И отражает в четырех прудах.
Отполоскав и отбелив на диво,
Так что и горе выглядит красиво.
Как парус на скрестившихся ветрах.
Деревья наклоняются друг к другу,
И все дорожки движутся по кругу,
На поворотах гравием шурша.
Мы жизнь свою на них перемотаем
И вечера в прогулках скоротаем.
И тополем взойдет моя душа.
* * *
Вот дерево жизни моей
С пучком безобразных корней,
С неловким наклоном ствола
И горестной жаждой крыла.
На дереве жизни моей
Следы отболевших ветвей,
И память его коротка,
Как эти четыре сучка.
ЛЕНИНИГРАД
Как ты омыт, как ты приподнят
На серой медленной волне.
Твои мосты летят, как сходни.
Два сфинкса дремлют на корме.
А мы в каютах, как в квартирах.
Мы чаек возле окон кормим.
Читаем яркий <Атлас мира>,
Шестое наше чувство — море.
НА ОТКРЫТИЕ ПАМЯТНИКА
ЗАЩИТНИКАМ ЛЕНИНГРАДА
Герои-солдаты, герои-солдатки,
Вы насмерть стояли у Средней Рогатки.
У Средней Рогатки. Ни шагу назад.
Вам в спину морозно дышал Ленинград.
Морозно, могильно и непобежденно.
Он каждому здесь доверял поименно.
О, светлая память, седая печаль!
О, женские руки, варившие сталь!
И детское плечико — тоже подмога.
Как смотрит минувшее — гордо и строго.
Герои, врага обратившие вспять.
Склонитесь, знамена, и взвейтесь опять.
Склонитесь и взвейтесь над городом славы,
С Московской заставы до Невской заставы,
Багровым пунктиром кольцо описав.
Сердца ленинградцев — особенный сплав.
Мы правы, мы живы, и солнце в зените,
И павшие — рядом в суровом граните.
* * *
О вьючное слово — верблюдик-двугорбый.
Мыснова, мы снова
В Сахаре и в Гоби.
Все дальше, все тише,
Ни вскрика, ни всплеска.
Ты высказать тщишься
Наивно и дерзко
От века доныне
В безумном терпенье —
Такую пустыню,
Такое смятенье!
* * *
Мы дети параллельных линий,
Домов, что выстроились в ряд.
И лишь туда идут машины,
Куда им палочкой велят.
А мы течем все вдоль да сбоку.
Течем гуськом, наверняка,
Как чудом вдетая в иголку
Иссиня-черная река.
Над нами трубы, трубы, трубы,
Взамен оркестров и знамен.
Их силуэты четки, грубы,
Их дух, их дым не покорен.
Над городом, как вне планеты,
Наотмашь зачеркнув закат.
Дымы восходят, как поэты,
Медлительно и невпопад.
* * *
Работа кончилась к пяти,
Как раз к пяти и небо смерклось,
И вдруг наметились пути.
Как будто мелом на примерке.
Едва нащупывая связь,
Стою, цепляясь за перила.
Зима ли просто началась,
Или прозренье наступило?
* * *
Нет, это все не то, не то.
Не удалось. Прости.
Линяет праздник шапито,
Стареет травести.
Пацанка, пеночка, Гаврош,
Старуха, бойкий чиж.
И дома радости на грош,
Куда ж ты так спешишь?
Верхом на палочке, верхом.
Быстрей, папье-маше!
Зачем стращать меня грехом?
Ведь он мне по душе.
Он впору мне, он мне как раз,
Как джинсы и седло.
Ах, я забыла, что у нас
И по ночам светло.
* * *
Прошвырнусь-ка я, тоску свою
Развею,
Эх, под зонтиком японским
По Бродвею…
По Бродвею, по проспекту,
По шоссейке.
Посижу, па свежеетруганной
Скамейке,
Повздыхаю, повдыхаю
Ароматы
И вернусь в неграновитые
Палаты.
Ни пылиночки на темной
Полировке.
Все как следует у божьей
У коровки:
Юбка-клеш в цветной горох
По моде,
Детки на небе и лето
На исходе.
123
ИДИЛЛИЯ
Ходят, спины коленом,
воронихи.
Кто осмелится сказать им —
старухи
Каждой от роду
не более века,
Комарова —
их сосновая Мекка.
На кладбище
вспоминают супруга
И пекутся
о давленье друг друга.
Поднимаются чуть свет,
пишут книжки,
Голубеют их мальчишечьи
стрижки.
Все ощупываю спину
ладонью:
Вдруг пора уже в их стаю
воронью?