— И с водою у нас не лучше. Один родник на все Анибалево. Зимою так в замерзших окнах утром дырочку каждый надышит и все поглядывает в нее, кто же первый осмелится тропинку к роднику протоптать, лед пробить… Пробьет кто-нибудь (надоест ждать!), ну, тогда уже вся деревня и пошла по его следам с ведрами. А весною, как заплывет наш родничок, понаедет санитарных врачей, хлоркой все так засыплют, что воду и не пригубишь: воняет — на километр ко рту не подноси. А когда себе, в Андреевщине, задумали водопровод построить и когда не разрешали через шоссе пробивать, так Садкович даже в Минск ездил… Добились все же разрешения…
(— А чего они хотят, чтобы я им и колодец копал? — снова злишься ты, услышав об этом. — Наняли бы землекопа да выкопали себе пару колодцев — вот и все. А то ждут, чтоб кто-то за них сделал.)
— И улицу нашу надо было бы осветить. А то темнотища, особенно осенью, идешь — руки перед собой выставишь, чтоб не удариться обо что-нибудь. Вы же знаете, какие осенью вечера темные бывают — хоть глаз выколи, Ей-богу, на шаг от себя ничего не видишь. А мы и на работу идем затемно, и с работы в темноте.
(— А что я им — на столбы полезу, лампочки вкручивать буду? Обо всем председатель должен думать. Даже как лампочку вкрутить…)
— Вон и клуб наш давно закрыт. Овес в нем лежит. Да и так там ни одного хорошего стула нет — все поломанные. Свою какую-то самодеятельность организовали, так со всего села одеяла собирали, чтобы сцену занавесить. Хоть мы-то сами танцевать в тот клуб, может, и не соберемся, но пойти посидеть возле стены, полюбоваться, как наши дети танцуют, — не откажемся.
Ну, про отдых, про культурные мероприятия мне уже говорила Корпачева, директор просторного андреевского клуба. Как-то пригласили они из Витебска солидных артистов, привезли их, деньги им колхоз заплатил, послали в деревни машины (теперь ведь и на концерт колхозника надо привезти и обратно к самой хате отвезти), так почти никто не захотел ехать: чуть ли не на коленях некоторых упрашивали съездить проветриться в Андреевщину… А в анибалевском клубе одни отходники и танцуют.
Но все же, Геннадий, — мы с тобой можем быть откровенными — мне немного не понравилось твое отношение к просьбам анибалевских животноводов. Понятно, тебе незачем самому лезть на столб, чтоб ввернуть лампочку, нет необходимости тоже самому возить в Анибалево хлеб, но ты ведь председатель, руководитель, так к кому же тогда еще, если не к тебе, пойдут вот эти женщины со своими заботами? Ты не лезь сам копать колодец, не вози хлеб, не вкручивай лампочки, но организуй, помоги людям, чтоб они были и со свежим хлебом, и с чистой водой, и с освещенными улицами… Мне кажется, что, занятый экономическими, хозяйственными заботами, ты случайно упустил это из виду…
К вечеру неожиданно резко похолодало. Зарядил нудный, промозглый дождь — куда девались недавнее тепло и грустная красота бабьего лета, которое вернулось было на несколько дней. Только желтая молодая роща броско светилась и в это темное и мокрое предвечерье.
А вот и вечер настоящей осени. Как только свечерело, густая, тугая темень обволакивает тебя так плотно, что даже, кажется, чувствуешь, как она шелестит, ходит возле тебя. Выйдешь на улицу и долго стоишь, слушаешь, как по листьям, еще не успевшим опасть, гулко сечет дождь; долго вглядываешься в темноту, стараешься заметить очертания дерева, хлева или забора, чтоб хоть знать, в какую сторону идти. Но, ничего так и не разглядев, рассердившись, снова спешишь в теплую хату.
Утром похолодало еще больше. Неприятно сек колючий и холодный дождь. Он был крупный и частый: нагнешь голову — и со шляпы, собранный широкими полями, зажурчит вниз холодный ручей. Воздух отдавал морозом, — наверно, где-то недалеко лежал снег.
Бухавец надел уже свой теплый синий свитер, ходил по бригадному двору, энергично отдавал какие-то очень нужные сегодня приказы, а сам все втягивал голову в теплый и мягкий воротник.
Не спешили выпускать и коров.
— Незачем их гонять по такому холоду. Они и вчера так замерзли, что со всех ног домой бежали…
Женщины, которые сортировали лен, оделись сегодня потеплее. Даже перчатки с оторванными пальцами натянули на руки — хоть в них пальцы и голые, а все равно немного теплее…
К полудню дождь еще усилился. С поля, промокшая до нитки, прибежала Ганна Кухаренка — льноводки только что отсортировали машину льна, который надо сегодня же отвезти на льнозавод. Перед дорогой ей, звеньевой, надо переодеться и пообедать.
Тетка Ганна достала из печи чугунок упревшей картошки с фасолью. В третью миску она не наливала — дядька Степан был еще на работе: он будет есть тогда, когда вернется.