С Ленкой встречаться не хотелось — мне все еще было обидно, я все еще злился, что она так расцарапала мне руку: рана хоть немного и затянулась, но пока еще саднила. Если же говорить честно, так это я сам себя только уговаривал, будто мне не хочется видеть Лену, а по правде, меня невольно тянуло в эту распахнутую настежь калитку.
Сколько и раньше я придумывал разных причин, лишь бы зайти в хату к дядьке Миките! То совру, что забыл задание по литературе, то прибегу попросить циркуль — да мало ли есть на это причин у учеников одного класса?
А если уж видел курицу в их огороде, тогда все было просто. Летел в хату, на ходу кричал: «Дядька Микита, куры ваши грядки разгребают», а сам оставался у них играть до вечера.
На дворе у дядьки Микиты никого не было — только куры копошились в пыли, — видимо, все хотели догрестись до более теплой земли.
Спугнув кур, я взбежал на высокое крыльцо и сразу же нырнул в открытые сени. И даже остановился от неожиданности, замявшись, опустил голову: чуть ли не носом к носу столкнулся с Ленкой. Она была в сенях и, осторожно, ласково перебирая листок за листком — все ниже и ниже, — мыла фикус. Ленка тоже, как мне показалось, смутилась, но не подала виду. Она одной рукой быстро одернула ситцевое платьице, которое длинною, расклешенною полою было подоткнуто под поясок, и сразу же посмотрела на свои ноги — не слишком ли высоко они видны, хорошо ли закрыло их платье?
— Батька дома? — сердито, не глядя на нее, спросил я, хотя знал, что дядьки Микиты в хате сейчас не должно быть — он же пастух и пока еще в поле.
— А на что же тебе, Ясичек, мой татка? — так ласково ответила она, что мне даже показалось: Лена рада, что я зашел.
— Ему повестка пришла…
— Так я же могу передать ему. А татка мой, Ясичек, в поле еще. А мамка — на свадьбе. Ты разве не знаешь, что сегодня Цыца женится? А это же наша родня.
Я и сам знал, что сегодня свадьба Лавренова Женьки, хлопца, к которому еще с детства приклеилось прозвище «Цыца» — его, малыша, долго не удавалось отнять от груди, он тогда плакал и все круглое называл «цыца»: картофелина — цыца, яйцо — цыца, яблоко — цыца и даже большой круглый камень, что лежал за их хатой, для него также был цыцей.
Лена наклонилась над фикусом и домывала нижние листья. Осторожно она стирала ладонью пыль с каждого листа, и они сразу после воды сочно и ярко зеленели.
Этот фикус был мне знаком. Нередко, когда в Микитовой хате заставал меня дождь, Лена ласково просила:
— Ясичек, помоги вынести фикус на дождик.
И мы с нею, с двух сторон взявшись за вазон, несли его из хаты. На пороге опускали чуть ли не до самого пола и наклоняли маковкой вперед: фикус был очень высокий, под потолок, и так в дверь не проходил. А тетка Юлька, Ленкина мама, кричала нам вдогонку:
— Лена, поставь сейчас же фикус! Что ты делаешь! Не выноси на такой ливень: он же листья пообивает…
Но мы все же выносили фикус на крыльцо, и сами выбегали под дождь, какую-то минуту, довольные, фыркали под ливнем, пока не начинала прилипать к телу наша легкая летняя одежда…
Мне не хотелось так быстро уходить из сеней. Я топтался, Лена это заметила и сказала:
— А повестку положи на скамейку. Она же никуда не денется…
Я начал копаться в письмах, чтоб достать бумажку.
— А Ясичек ты мой!. — услышал я над самым ухом. — А кто же это тебе всю руку ободрал? А какая ж это волчица так укусила?
Я поднял голову. Ленка стояла рядом (когда она только подошла!) и глядела на меня такими большими, такими чистыми и такими невинными глазами, что можно было даже и самому засомневаться: видимо, она и правда здесь ни при чем — никакой моей руки она не трогала, а то, что было вчера, мне только показалось.
Ну и хитрая же она, брыкуля Микитова! Это же надо, так располосовала руку, а теперь еще прикидывается, будто ничего не знает!
Лена взяла мою ладонь в свою руку, а другою ласково-ласково дотронулась пальцами к ране, легонько провела по ней.
— Ясичек, кто же это был такой злой?..
Она подняла мою руку и прикоснулась к ране своими теплыми и мягкими губами. Мне было щекотно, даже чуть больно, но как, черт возьми, приятно!
— Ага, а я маме сказу, сто ты Ясю луку целовала…
Это Волечка, младшая Ленкина сестра. Она была здесь же, в сенях, и неподалеку от скамейки сажала свою куклу, сделанную из старого маминого платка, на консервную банку из-под американской тушенки. Кукла все сваливалась с банки на бок и невинными глазами, которые нарисовала ей Ленка чернилами, смотрела на свою очень строгую «хозяйку». А та все ворчала на нее, за что-то совестила куклу, даже била ее, да так крепко, что с куклы летела пыль, и, казалось, на нас и не глядела. Но нет — она все видела, хоть и занималась со своею «дочкой».