И тут услышал, как с Васепкова двора — он как раз был повернут всеми затворенными дверями к Хадосьиному огороду — донеслось причитание.
Медленно, не ударив даже по колу, опустил деревянную балду на землю дядька Матвей, оперся на нее и прислушался.
— По-моему, это Химтя плачет, — немного погодя, вслух подумал он.
Действительно, плакала бабка Химтя. Через некоторое время там скрипнули сени и в густой предвечерней тишине послышался Марфин голос:
— Не смеши ты, старая, людей. Иди лучше, говорю тебе, в хату.
— Сама иди в свою хату, — голосила бабка Химтя.
Мы все стояли и слушали.
— Совсем выжила из ума, дура старая, — села на крыльцо и ревет на чем свет стоит. Люди же смеяться будут.
— Пускай смеются. А чего ты меня грызешь?
— Так тебя же не только грызть, но и побить даже мало.
— А что я тебе сделала? Мне же Яська только письмо прочитал.
— Правду говорят: старое что малое, — похоже, Марфа отошла уже и теперь говорила будто и спокойно. — Зачем ты давала читать? Ты же знала, от кого письмо. А тот дурень еще и новый адрес написал.
— Ну так и что, если Яська прочитал…
— Что! Что! — передразнила бабульку невестка и, наверное, там, во дворе, замахнулась на нее. — А он может по всей Сябрыни раззвонить, где твой Восип сейчас… Иди, дурная, в хату голосить. А то вот как звездану промеж крыльев, так тут и успокоишься.
Старая заголосила еще громче. Я стоял, и мне было неловко, что услышал этот разговор. И правда, зачем я читал то письмо?
— Ого, там Марфа Яся клянет, — спохватился дядька Матвей и добавил: — Надо было бы этого полицая как-то выколупать.
Он высоко поднял балду и несколькими сильными ударами загнал кол в землю — как раз до намеченного.
Изгородь мы подняли быстро. Еще быстрее приколотили ее к новому столбу, который тонко пружинил.
— А мамулечки ж мои! Ей же богу, что Матвей приехал, — послышалось с улицы.
Посмотрели в ту сторону и увидели Ядоху. Она стояла на тропинке около двух отброшенных жердин, что отгораживали нашу пожню от улицы. Тетка, видно, выполнив свою работу, загнав и Савкину скотину, бежала на свадьбу.
— Приехал, приехал! — ответил Матвей, поставив деревяшку на старое место, и подошел к Ядохе.
Клецка рассказывал, что когда-то давным-давно, когда они еще были молодыми, дядька Матвей и тетка Ядоха очень крепко любили друг друга. Но пожениться не смогли — они оба были такие бедные, что боялись собирать вместе и свой голод, и свое тряпье. Ядоха потом вышла замуж за богатого Авхимку, но пожила с ним недолго — тот, очень жадный к работе, как-то в первую же после свадьбы весну, выбрасывая вилами навоз из хлевов, надорвался и помер…
— Так, может, ты, Матвейка, за мною приехал? — поправив в волосах алюминиевый гребень, как-то невесело пошутила Ядоха.
— Куда мне тебя, девка, везти? Видишь, с двумя женами я уже не управлюсь.
— О, не скажи, ты и теперь еще атлет!
— Какой уж из меня атлет…
— Так пошли вот хоть со мною на свадьбу сходим.
— Нет, я с хлопцами лучше посижу. Я с ними давно не говорил.
По той стороне улицы шли домой Настачкины дети — немцев Алеська и минеров Генька. Немчик, в каком-то большом мужском пиджаке с подвернутыми рукавами, который был ему очень длинен — как пальто, — вел за ручку Геньку — в одной полотняной рубашонке, но в большущей шапке, которая все съезжала ему на глаза. Клецка запустил в них коротким обломком жерди, и там, где обломок, долетев чуть ли не до самых ребят, упал, поднялся столб пыли.
— Зачем ты детей пугаешь? — схватив какую-то щепочку, погналась за Клецкой Ядоха. — Я тебе сейчас покажу, статуй ты!
Клецка отбежал. Остановились и ребята.
— Дети, идите сюда! — позвала их Ядоха.
Алесь и Генька подошли — аккурат как послушные козлятки.
— Куда же вы, детки, идете? — спросила Ядоха и поправила Генькину шапку, которая совсем наехала ему на глаза.
— Домой, — ответил старший Алеська.
— А у вас же дома пока никого нет, — придумала Ядоха. — Ваша мама пошла в магазин. Вам братика покупать. И не вернулась еще.
Женщина сняла со своих плеч теплый платок и, укрыв им Геньку поверх полотняной рубашонки, завязала уголки спереди — чтоб малышу было теплей. Потом разняла их руки, стала между ребятами — в правой ее ладони укрылся маленький и серенький, как птенчик, кулачок Алеськи, в левой — еще меньший Генькин.
— Пойдемте на свадьбу, детки, — сказала она им. — Там хоть какую лепешку съедите… А то ведь у вас, наверное, за весь день ни росинки во рту не было.