– Привет, – сказал он ей и помахал рукой.
– Хвала господу, – раздался голос Никоса, – он вернулся.
Крылов осторожно пошевелился, подвигал руками и ногами.
– Не вставай, – сказал Никос, – отдыхай пока. Я вызвал врача, будет к полудню.
– Не нужно. Я в порядке. Только голова немного кружится и в ушах звенит.
– Тебе повезло, Алекс, сильно повезло… Ты ведь помнишь?
Крылов помедлил с ответом и соврал:
– Нет. Что-то случилось?
Никос присел на край кровати и внимательно посмотрел на него.
– Ты был в пещере, хоть я и не позволил. Был взрыв…
– Взрыв?
– Да, метан, пещерный газ. Девушка вытащила тебя наружу и позвала меня. Зачем ты ходил туда, Алекс?
Крылов закрыл глаза и ничего не ответил.
– Что ж, надеюсь, ты нашёл там то, что искал.
Крылову вдруг стало душно и стыдно. Он схватил Никоса за рукав.
– Не уходите. Я расскажу.
Сбивчиво, путаясь в словах, то и дело переходя на русский, он попытался описать своё откровение, главное событие всей жизни.
Никос молча выслушал его рассказ.
– Что ж, – сказал он наконец, и горечь звучала в его голосе, но и восхищение, – как видно, бог любит художников больше, чем всех остальных.
– Я не понимаю, – прошептал Крылов.
Никос вздохнул и перекрестился.
– Алекс, – сказал он, – я знаю пещеру с детства. Там нет никакой тайной крипты.
Он покачал головой и грустно улыбнулся.
– Никакой.
***
Его вещи, ящик и сумка, лежат на дне лодки. Заплаканная Корица – в слишком просторном дарёном платье – приникла к старой гречанке, та гладит её по голове и шепчет что-то, всхлипывая раз за разом.
– Куда вы теперь? – спросил Никос.
Крылов пожал плечами:
– Сначала в Афины, добывать паспорт, а там поглядим.
Никос осторожно коснулся гладкой крыловской головы – пришлось сбрить палёную шевелюру вместе с бородой:
– Болит?
– Нет, только чешется, – засмеялся Крылов.
– Ты, Алекс, больше не хиппи… Вот, возьми, масло с травами, продолжай смазывать кожу.
– Спасибо, Никос. За всё.
Они обнялись. Крылов протянул греку большой пакет из грубой бумаги:
– Подарок, на память. Откройте, когда уедем.
– Спасибо. И запомни, ты обещал, следующим летом!
Когда остров у горизонта сжался до размеров воспоминания, Крылов повернулся к Корице и сказал:
– Я узнал тебя. Десять лет назад я рисовал девочку в Горсаду. Она запела тогда, таким чистым и высоким голосом, что сбежались все. Ты здорово изменилась за десять лет. И ты не поёшь.
– Зато ты совсем не изменился, – ответила Корица, осторожно выговаривая слова, – всё так же болтлив и снова рисуешь.
– Каково это, заговорить через два года?
Корица подумала и сказала:
– У слов есть вес, форма и вкус. Они совсем как леденцы.
Крылов засмеялся и обнял её.
– Ты расскажешь, зачем?
– Всё просто, я дала обет – молчать, пока на острове.
– Но зачем?
Корица усмехнулась:
– Чтобы голос вернулся, ангельский. Не веришь?
Он покачал головой и не ответил. Потом вспомнил кое-что и сказал тихо:
– Там, у пещеры, под крестом, я всё слышал… Выходит, ты променяла голос на меня?
Она засмеялась:
– Выходит, что так. Помни об этом, Крылов.
***
Цербер выл с причала на пустое море. Никос раскурил трубку и сказал жене: “Не горюй, скоро приедут внуки. Лето ещё не кончилось”.
Жена в ответ лишь проворчала: “Самой, всё теперь самой”, – и ушла к своим козам. Он покурил немного и улыбнулся, вспомнив о подарке. Пакет – судя по форме, картина – лежал на столе. Нацепив очки, Никос прочёл надпись:
“Бог любит и рыбаков”. Никос усмехнулся крыловской шутке и с треском надорвал плотную бумагу, ещё не зная, что стоило зажмуриться.