На том и расстались.
Вечер был… не скучный. Никакой водки естественно мы не пили и девочек уж тем более не звали. Зато у парня отыскалось караоке, которым мы бессовестно перешугали всех псов в округе и всех соседей по площадке. Первые выли в кустах под окнами, особенно, когда я выступала соло — ну что поделаешь, коли нечисть столь душевно выводит: "Мур-рррр-рка-ааа, а ты мо-о-ой мурьё-оооо-оноче-ее-к-ек, Мур-рррр-рка-ааа, а ты ж мо-о-ой слынё-нн-нычек…"?! Вторые скрипели зубами за стенкой или ломились в предварительно запертые двери. Никому мы разумеется не открывали и вообще отвечали, что в квартире никого нет, а у почтенных соседей глюки на нервной почве. Уважаемые горожане шли звонить в милицию, но и там их ждали сплошные разочарования — какой бы я была демонессой, если бы не подготовилась ко всему заранее?
— И ты что, все вечера вот так проводишь? — меленько хихикая поинтересовалась я, любуясь раскрасневшейся физиономией художника, только что закончившего выводить особенно гнусную, в смысле — очень грустную, балладу.
— Да нет вообще-то, — слегка заплетающимся языком ответил Богдан. — У меня здесь, если разобраться, склеп натуральный: скучно, нудно и… одиноко.
Я окинула взглядом квартиру — не такая уж маленькая, светлая и… загаженная до невозможности! К слову, ещё часа два назад всё сверкало от чистоты и стерильности, но вот явилась я — и мы как следует побуянили. Особенно старалась моя светлость, узнав, что у "Раечки" завтра как раз смена и она придёт наводить порядок.
— Если тебе тут так одиноко, почему никого не найдёшь?
Богдан нахмурился. Я тоже всё понимала и вопрос задала только по долгу службы… черти бы её побрали!
— Когда произошла авария, — неожиданно ломким срывающимся голосом сказал художник, — мне было четыре и родителей я почти не помню. Так же, как и не помню, что значит передвигаться своим ходом — я всю жизнь на коляске, а это, знаешь ли, не слишком способствует… общению. Люди всегда видят во мне калеку на колёсах и либо паскудно ухмыляются, либо жалостливо вздыхают. И мне надоело и то, и другое.
— В тебе говорят детские комплексы, — преувеличено бодро заявила я. Если честно, такая возможность вытравить из него всю душу, а я вместо того, чтоб скакать до потолка и кричать "Ура", скребу в затылке и срочно стараюсь сменить тему. — Мало ли чего не натрепят маленькие паршивцы, дети — это вообще стая волчат.
— Ну да, — зло заметил Богдан, — а их родители — матёрые волчары, чьи шепотки ещё более колючие и обидные.
— Да ладно, плюнь и разотри. Зато ты умеешь рисовать, да так, что мурашки по коже ползут. У тебя дар божий, ты знаешь?
Богдан поморщился, как от зубной боли. Конечно же он знал — чёртов ангел ему наверняка все уши прожужжал. Да и опечатанные от нечисти двери тоже скорей всего её ангельских ручонок дело.
— Ты даже не представляешь, что бы я отдал, чтоб обрести возможность ходить, — горько прошептал мужчина.
Очень даже представляю, потому не особо-то и хочу продолжать столь скользкий разговор. В моём сознании Молох разразился торжественным рукоплесканием — умница, Ада, поднажми ещё чуток — и всё будет на мази. Как всегда.
Я заскрипела зубами.
— Ты не нарисовал ничего нового?
Богдан удивлённо заморгал. Молох тоже поперхнулся. Гад, и когда только успел ментальную связь наладить, да ещё так незаметно и конкретно — теперь шиш избавишься, пока сам не пожелает? Память услужливо вычленила его лапы, заботливо держащие мои ладони. "Ада, что происходит?", начальничек заботливый! А я всё изумлялась, с чего вдруг такое внимание…
— Ну чего уставился, нарисовал — нет? Нечего сопли распускать, лучше пошли ещё песни поорём, если ничего новенького нет, мне понравилось.
— Вообще-то, есть…
Ткань соскользнула к моим ногам и какое-то время я поражённо рассматривала представшее пред очами полотно. На нём посреди весеннего луга были изображены трое: женщину я узнала сразу, хотя собственное лицо с распущенными до плеч волосами посреди искрящего разнотравья, освящённое восходящим солнцем, представлялось весьма смутно, а подобные хламиды я не носила с тех пор, как превратилась в демона-искусителя. Но вот турий "рог изобилия" почти такой же, каким я его и запомнила, даже трещина у основания виднеется… в тот год был бешеный урожай и артефакт не выдержал. Но куда уместнее здесь смотрелись бы крылья с шипами да кривые рога, от которых я только избавилась и ещё не привыкла к их отсутствию. Мужчина… Это гадкое лицо успело осточертеть мне за последних семьдесят семь лет, к тому же мой напарник был таким же тёмноволосым, как и Богдан, но вместо этого вышел точной копией вездесущего Агата. Его паскудная рожа доверчиво улыбалась с холста, выветривая и без того скудные чувства по поводу увиденного. Его прототип никогда так не улыбался — всё, на что он был способен — это мерзко расхохотаться, выведя меня из равновесия или недоумённо захлопать телячьими глазами, после того как я шмякнусь в пыль к его ногам… после его же подножки. А ещё на меня улыбчиво скалился рыжий пёс с семью крыльями. На удивление, этот был изображён со скрупулезностью точностью, словно мастер видел его воочию.