— А что это за костюм был на вас, Ирина Ивановна? — нарушив молчание, спросила Надя.
Ирина не была готова к такому вопросу и ответила не сразу:
— Мужская роба? Это так себе... — Она улыбнулась вымученной улыбкой и пояснила: — Последняя мода. Крик последней моды! Революция входит в быт. — Переводя разговор, она спросила: — Скажи, Надя, твой Семен у красных?
— Да какой же он мой? — уходя от прямого ответа, сказала Надя.
— А как же! Друг детства. К тому же любовь была. Я-то знаю, — хитровато прищурив глаза, сказала Ирина.
Надя неопределенно повела бровью.
— Все приходит и уходит? — спросила Ирина.
Надя промолчала.
— Так он, значит, с теми?
— Должно быть.
— Идиот! А ведь казак! Интересно, чем они его подкупили?! Впрочем, не он один... Не советовался? — усмехнулась Ирина.
— У него своя голова на плечах, — нехотя ответила Надя.
— Мне как-то не совсем приятно говорить горькие истины, но скажу. Мы все же с тобой... не день и не два были вместе. Всего перевидали. Было и хорошее, чего не забыть, не зачеркнуть. Ведь так?
— Так, — безразлично подтвердила Надя.
— А разве не правда? — допытывалась Ирина, поняв, что Надя не согласна с ней.
— Видите, Ирина Ивановна... — начала было Надя, но Ирина решительно прервала ее:
— Да брось ты, пожалуйста, величания. Зови по имени.
— Не могу, — не глядя на Ирину, сдержанно ответила Надя.
— Ну и обидчива же ты, до черта! Хотя, конечно... — Ирина закурила, оборвав себя на полуфразе.
— Вы сами когда-то запретили звать по имени.
— Вот это и есть самые настоящие глупости. Сейчас о них не будем говорить. Было — не было! Сейчас о главном: я собираюсь уехать и приглашаю тебя с собой. Куда — пока не расспрашивай. Хотя... могу сказать: за границу. Пошли к дьяволу все свои обиды и на меня и на моего дражайшего папашу и слушай очень внимательно. Вопрос чрезвычайно важный и серьезный. И не только для меня. Он касается и тебя.
Тут Ирина принялась рассказывать подробно о своем решении бежать за границу. Временно... Но, возможно, и навсегда. Там им плохо не будет. И вообще, пусть Надя не думает, что ее ждет какая-то унизительная роль. Материально Надя будет обеспечена, сможет учиться, получит хорошую профессию. Конечно, она вправе спросить: зачем понадобилась? Скрывать и хитрить нечего. Просто потому, что Ирина не может ехать совершенно одна в незнакомые, чужие края. Дальше: Ирина знает Надину честность и никому так не доверяет, как ей, и никого, кроме нее, не может взять себе в спутницы. А Надя пусть не думает, что прогадает. Во всяком случае, хуже, чем здесь, ей не будет. Тут, правда, останется Анна. Но что поделаешь, даже родителей оставляют. Жизнь!.. Что касается Семена Маликова, то его следует выбросить из головы. Каждому приходится отвечать за свои поступки, и Маликову тоже не уйти от справедливой участи. Друзей же у них еще будет немало! За границей они встретят иных людей... Здесь такие и во сне не приснятся.
Стрельба поутихла, свеча догорала, а Ирина все говорила и говорила, изредка поглядывая на склоненную голову Нади, и было похоже, что она не столько пытается в чем-то убедить ее, сколько себя. И Надя почти не слушала ее. Она думала, что Ирина задержала ее не просто из-за желания поболтать, что речь пойдет о дальнейшей их жизни в Южноуральске, но никак не ожидала услышать то, что предложила ей Ирина. Поехать за границу! Для Нади само это слово казалось волшебным, и жизнь там представлялась ей совершенно иной, нисколько не похожей на здешнюю.
Надя помнила восторженные разговоры гимназических подруг о том, что они в свое время обязательно побывают за границей. Она им даже не завидовала — кому можно ехать в Париж, а кому и нет. По крайней мере ей было нельзя, и она, прекрасно зная об этом, никогда даже мысли не допускала ни о чем подобном... И вдруг предложение Ирины!
Надя сидела с полузакрытыми глазами и уже ехала... в мечтах. Если бы ей дали возможность сейчас заснуть, она, должно быть, увидела бы и вагон и соседей по вагону, а может быть, ей приснился бы какой-нибудь громадный пароход, один из тех, о которых читала. Но ее окликнула Ирина:
— Ты спишь?
— Нет.
— А почему молчишь?
— Не знаю... Думаю, — откровенно созналась Надя.
— Подумай. Ответ дашь завтра. Во всяком случае, не будь дурой. А теперь — спать.
Когда Надя вышла от Ирины, во всем доме стояла тишина. Бабушка Анна тоже спала. Надя тихонько разделась, легла в постель и, едва коснулась головой подушки, сразу же заснула. И спала так крепко, что не слышала, как снова в городе началась стрельба.
Глава тринадцатаяПроводив Ирину, отец не спеша зашагал по комнате. Сделает шаг-два — остановится, задумается, постоит и снова шагает. Мысли в голове путались, и если бы спросили у Ивана Никитича, о чем он думал, то он не смог бы ответить.
Вошла Анна и принялась убирать со стола. Стрюков зажег свечу и пошел к себе.
Спальня Ивана Никитича была наверху, но он прошел в кабинет.
Да, забиваться ему наверх в такое тревожное время не стоит, мало ли что может случиться. Будут стучать, а ему ничего и не слышно.
В дверь заглянула бабушка Анна.
— Не постелить ли здесь на диване? — заботливо спросила она.
Стрюков молча отмахнулся — мол, не надо, обойдется.
Старуха ушла.
Поставив на стол подсвечник, он опустился в холодное кожаное кресло.
Над кабинетом была комната Ирины. Иван Никитич прислушался: наверху кто-то не спеша ходил, потом послышался разговор.
Ох, Ирина, Ирина, и радость ты привезла и горе. Чего больше, сказать трудно. Все так повернулось, что не знаешь, как быть завтра. А решать надо. Или — или! Отослать Ирину? Остаться одному? Трудно!.. Уехать — еще труднее. Где только не носила его купеческая судьбина! Но куда бы ни попадал Иван Никитич, в распрекрасный ли край или город, долго там не засиживался. И как только заканчивались торговые дела, тут же спешно возвращался к себе домой. Тянуло, да так, что сердце болело. Хотелось скорее, скорее вернуться в свой край. И казалось, что нет ничего на свете красивее ковыльных курганских, оренбургских степей, нет неба выше и синее, чем небо над теми степями, нет станиц привольнее, чем станицы по рекам Уралу, Чакмаре, Ую и другим речкам, хотя и степным, но быстрым и глубоким. Дружки не раз предлагали уехать в Москву, в Питер или в ту же Самару, но Иван Никитич только покачивал головой и всегда говорил одно и то же:
— Подохну, подохну без своего Урала, как бездомная собака. Без него и жизни мне нет.
И он не лгал. Привычка? Может быть. Но оно и понятно: и детство здесь пробежало, и юность, да, словом, вся жизнь! Вот потому, наверное, и тянет домой.
Наверху стукнула дверь, на лестнице послышались легкие шаги. Стрюков прислушался — должно быть, Надежда. Да, она. Прошла в свою комнату. Вот и она тоже, долго считал — свой человек. Просмотрел! Под самым носом такое зелье выросло. Когда коня обучают, кнута не жалеют. Похоже, тут строгости мало было. А может, чересчур много? Пчела вон тоже больно жалит, а все ж, чтоб мед давала, ее сладким подкармливают. Да ну ее к лешему, соплячку, есть о ком думать, будто и без нее мозгам не с чего сохнуть!
Иван Никитич взглянул на часы — да, можно сказать, ночь пролетела. Пролетела?! Не то слово.
Пролетела — значит промелькнула, словно на птичьих крыльях ее несли, а тут — тянется, будто на старых, облезлых волах ее везут.
Скоро начнет светать. Стрюков хотел снять со свечи нагар, но вместо того нечаянно погасил ее. Полез в карман за спичками, да так и не достал их — уснул.
В полусне не мог разобраться, почему его будят и что от него нужно. И только когда Василий еще раз повторит, что у ворот какой-то человек просит немедля вызвать Ирину Ивановну, хозяин пришел в себя.
— Какой там еще человек? Где он?
— Там, за воротами, — пояснил Василий, — как вы и велели, чтоб никого во двор...
— Не спросил, зачем ему Ирина Ивановна?
— Не поясняет. Срочно, говорит, зови — и весь сказ! А я сам не могу без вашего на то приказу.
— Пускай днем приходят, нечего по ночам шататься, — недовольно буркнул Стрюков, соображая, кто же это мог быть. «Должно, Иринин гость, — решил он, — кроме него, больше некому. Никто не знает о приезде Ирины». — Не заметил — военный?