- Я имею полное на это право. Величайший приз войны - Проливы - вскоре будут в наших руках, Галиция, кое-какие земли в Германии, контрибуция, репарации. Новые выборы в Думу принесут нам ещё большую поддержку.
- Но они же дадут и реакционерам, правым, черносотенцам, кары в руки. Монархия победила в Великой войне, народ рукоплещет Алексею и регенту, не связанных никакими интригами с Распутиным, немцами или кем-либо ещё. Да и, не забывай, Павел.
Гучков обращался к Милюкова по имени только в самых редких случаях: когда произносил тосты в узком кругу и когда дела обстояли уж очень нерадостно.
- Не забывай, что если такая критика и начнётся - мы станем её объектом, мы, а не император или регент. Вот уже год мы - правительство Российской империи, и ответственность за всё, в ней происходящее, лежит на нас. Ты знаешь, я уже и не рад, что мы устроили ту кампанию…К чему всё было? Совсем, совсем не то, что я ожидал - быстрого и простого возрождения, по-настоящему лёгкой победы в войне мы не добились…
Гучкова сотряс новый приступ кашля.
Милюков, как ни в чём не бывало, продолжал протирать пенсне.
- Как ты можешь заметить, это назначение только подкосило мои силы. Проще, намного проще было критиковать со стороны, но когда решили возложить все эти обязательства на себя…Проклятье…
Александр Иванович напрягся, ожидая очередной приступ, однако же на этот раз тот миновал.
- Да…Вот так и живём…Военно-промышленные комитеты оказались не у дел. Что-то вокруг них собирается. Я чувствую: Кирилл намеревается выкинуть нечто этакое.
- Зачем они тебе сейчас, эти комитеты?
- На всякий случай. После мирной конференции вновь начнётся борьба за мандаты в Думе. Такие средства нам пригодятся.
- Ты знаешь, Саш… - вот уже и Милюков обратился к Гучкову запанибрата. - Я улучил вчера момент и сел за чтение "Истории Византийской империи" Успенского. Он подарил когда-то все тома, "Брокгауз и Ефрон", к сожалению, заставил подсократить кое-какие главы, поэтому некоторые важные моменты освещены не так подробно, как хотелось бы…
Милюков словил взгляд Гучкова и подсократил "рецензию":
- Так вот. Я перечитал главы о Кантакузинской революции…Той, что поставила остатки империи на колени. Магнаты, динаты и прочие состоятельные господа, по большей части, принялись гоняться за собственными интересами в пику интересам государственным. Византии больше нет на карте. Только-только над Софией вновь водрузят православные кресты. И мне показалось, что очень уж те события похожи на нынешние. А потом я задал себе вопрос: "Готов ли я взять на себя ответственность за гибель империи"? Не дай Бог, конечно, Россия, конечно же, выстоит, ей никакие катаклизмы не страшны…Однако же…
Милюков замялся: было видно, что обычная выдержка подвела лидера партии народной свободы.
- Однако же…Готов ли ты взять на себя ответственность за несчастия России, которые могут быть вызваны твоими поступками? Готов ли я взять такое же бремя на свои плечи?
Гучков ничего не ответил: он повернулся к окну, вглядываясь в ночь.
Так и просидели двое влиятельнейших людей России, боясь проронить хотя бы слово, и молчание пролегло меж ними.
Уже днём "Литеру Б" встречал Петроград. Первое, что бросилось в глаза давно не бывшим здесь министрам - дым бесчисленных заводов и фабрик. Сизые и чёрные клубы рвались вверх, дырявя небосвод, словно бы пытаясь заполнить собою весь мир. Потянулись дома, лавки и лабазы. Люди останавливались и глядели вслед "Высочайшему" поезду. Кто-то сплёвывал, кто-то крестился, но все не могли оторвать взора от "Литеры Б": уже почитай неделю назад по столице распространился слух о возвращении правительства. Петроград оправдывал прозвание Города Слухов, которое позже перешло к Москве двадцатых-тридцатых.
Гучков вобрал побольше воздуха в грудь:
- Признаться, отвык от здешнего воздуха, опровинциалился, что ли, - улыбался военный и морской министр, поправляя пиджак и галстук. - Как думаете, какой приём нам предстоит?
Милюков, лишь под утро ушедший в своё купе, вновь сидел напротив Гучкова.
- Я предполагаю, что нас ждёт невероятно горячий приём журналистов. Что касается народа - сказать не возьмусь. Возможно, нас захотят понести на руках, возможно, спросят, что же предстоит России дальше.
- Особенно репортёры "Речи" будут любопытны, - усмехнулся Александр Иванович.
Газета "Речь" был рупором кадетской партии, практически бессменным редактором и автором большинства передовиц которой являлся Милюков. Не раз и не два он поднимал бурю какой-либо заметкой, особенно удавалось это ему в дни первой Государственной Думы. Любое более или менее эффектное, пафосное слово депутата от кадетов на её заседаниях раздувалось до едва ли не грандиозной победы партии. Что уж там говорить о какой-нибудь придирке к правительству! Сколько раз кадеты, к услугам которых были лучшие умы русской юриспруденции, пытались разозлить Совет министров и царя, уязвить их, то делая грубые по форме и дерзкие по содержанию запросы или принимаясь за эффектные, но юридически неграмотные законодательные инициативы. На следующий день после очередной выходки "Речь" пестрела едва ли не одами великим борцам с загнивающим режимом.