В ответ, прямо через деревянные стены и закрытые двери теплушек ответили наши пулемёты. Ударники, до того взвинченные до предела, наконец-то оказались в привычной стихии боя.
Одна за другой очереди, пробивая дерево вагонов, падали промеж австрийцев. Те, раненые или убитые, снопами валились на промёрзлую землю, на полотно дороги, на рельсы…Они всё падали и падали, расплачиваясь за любопытство Дитерихса и нетерпение того стрелка.
Это была какая-то тысячекратно усиленная глупость и анархия. Не было слышно ничего, кроме выстрелов. Никто не чувствовал ничего, кроме ярости и гнева. Никто не хотел ничего, кроме как убивать. И они гневались, и они убивали, и они гибли…
Двери теплушек, державшиеся на честном слове, раскрывались, и наши солдаты прыгали, прикрываемые пулемётами, прыгали на железнодорожное полотно. Секунда. Патрон в патроннике. Ровная - какова цена этого порядка? - цепочка залегла. Ещё секунда. Винтовочный залп, эхом подхвативший треск "Максимов". Какой-то унтер - в этом хаосе не до разглядывания погон - дал очередь из ручного "Льюиса". Оттуда, как из жерла, вырвалась гибель пяти…нет…шести…Нет - семи! - человек. Рабочие, которые больше не в силах были смотреть на голодающих вот уже какую неделю детей и жён - они вышли на митинг, такой, кажется, безопасный митинг…Они искали хоть какой-то способ изменить свою чёрную голодом жизнь…Они нашли этот способ. А, нет, не только трудяги упали, скошенные "Льюисом" - туда затесался студентик. Мундир Венского университета, худшего из лучших университетов Европы. Теперь мундир весь увешан, словно медалями, кровавыми ранами.
Кровавый хаос закончился так же внезапно, как и начался. Ударники ещё стреляли, но в воздух, по домам, не по людям - не в кого было…Когда смолкли выстрелы, воцарилась тишина. Знаете, та самая: человек смотрит на дело рук своих, и думает, к худу или к добру получилось у него? Вот так же было и в те минуты. Наши не хотели даже понимать, что же сделали. Но глаза - глаза-то не обманешь! Всё вокруг было устлано телами австрийцев. Кого-то смерть настигла за два - нет, за шаг! - до спасения: десятки валялись у самого забора, низенького каменного забора, отделявшего железную дорогу от складов и хибар. Двоих пули настигли уже на самом этом заборчике: они скрючились в невероятных позах, растянулись на ограде, так и не перемахнув через неё.
Тот самый унтер с "Льюисом" сглотнул. Он повидал многое в эту войну, пережил сотню обстрелов немецкой артиллерии, ходил в тысячи атак…Но такого…Такого…Да ещё собственными руками…
Но прозрение, появившееся на мгновение, тут же пропало, сменившись рутиной войны, маленькой войны в дни всеобщего перемирия.
Хворостовский, стряхнув осколки стекла, вышел "на волю". Он затоптался на месте, у подножки вагона, то ли не желая приближаться к "братской могиле", то ли не в силах сделать этого.
- Ехать дальше на поезде или прорываться своим ходом? - бубнил он себе под нос.
- А что мешает? - удивлённо спросил Дитерихс, только что спрыгнувший на землю. - Тем более нам будет сложно идти дальше. Кто-нибудь из офицеров Карла остался в живых?
- Да уж… - буркнул Хворостовский. - Посмотри-ка, Иоган, в паровозе. Там был один из офицеров. Кажется, все остальные погибли ещё в первую минуту перестрелки.
Командир ударного полка всё же пошёл меж трупами. Раненые были, не были? Хоть кто-нибудь из них выжил? Раздался стон позади Хворостовского. Он мигом бросился на звук. Паренёк, из рабочих, не старше двадцати: он умирал, хватая ртом воздух, но тот выходил вместе с кровью из раненых лёгких. Губы покрылись алой пеной. Глаза, сверкнув от холодных лучей весеннего солнца, остекленели. Иван Антонович снял фуражку и перекрестился.
- Упокой душу твою, - сказал он едва слышно.
Немая сцена. Выживший солдат-австриец, с заряженной винтовкой, метил в Хворостовского. Он успел обернуться. Молчание. Они смотрели друг другу в глаза. Австриец не в силах был выстрелить, Иван Антонович - сделать хоть шаг.
Громыхнул выстрел. Всё внутри командира ударников похолодело.
Солдат уткнулся лицом в промёрзлую землю - его настиг выстрел стрелка-чеха. Именно его винтовка разродилась выстрелом, опередив австрийскую. Выстрел словно разбудил ударников: они заволновались, забегали взад-вперёд, принялись выкатывать пулемёты на позиции. Бывалый лейтенант Кудасов даже пушку предложил к бою подготовить. Мало ли? Вдруг сунутся революционеры, а мы их ка-а-ак встретим!
Беда пришла, откуда не ждали, ворвавшись вместе с Дитерихсом в ряды ударников.
- Иван Антонович! - на Иогане лица не было.
Хотя…Было оно, лицо. Иссечённое морщинами усталости и волнений. Из бледного, как у покойника, оно становилось серым как у висельника, взобравшегося на последнюю ступень эшафота.