Ничего не ответив на это, пошла дальше. Что мне до чужой жалости. Причём неоправданной. Уж за эти-то пять лет так точно.
- Она не простит тебе этого, - крикнула мне вслед Уля. – Ты ведь не понимаешь этого, маленькая зарвавшаяся девчонка. Думаешь, что Мадам Клер может относиться снисходительно к самоубийцам и отчаянным послушницам. Но это не так!
- Так – не так, - устало вздохнула я, остановившись и обернувшись в сторону говорившей, - мне уже без разницы. Скажи, что же может быть хуже, - обвела рукам пространство, - этого? Что я могу испытать настолько ужасное и страшное, что вдруг захочу вновь прежнего существования в стенах Дома? – от горечи скривились губы. Глаза неожиданно защипало от слёз и, боясь расплакаться перед демоницей, я осипшим голосом ответила на свой вопрос – Ничто. – И как можно быстрее зашагала в сторону кабинета комендаторши. Говорить более с Ульной не было сил. Эта назойливая звёздочка могла на удивление точно бить по больному, заставляя колыхаться старые раны.
Наверное, впервые за годы проживания в интернате я с удовольствие забегала, да без приглашения войти, в кабинет дэю-Дюрт.
- Эмма? – удивлённо посмотрела на меня женщина. Кхм, не ожидала что ли, что я вообще сюда явлюсь?
- Мадам Кюри, - почтительно произнесла я, слегка кивнув головой. Этакий поклон без лишнего «челобитья». – Вызывали?
- Да, Эмма, присаживайся, - указали мне на стул напротив.
Я спокойно прошла и, словно примерная ученица, присела, положив ручки на колени. Спина прямая, но в тоже время расслабленная. Взволнованное сердце внутри то и дело собиралось встрепенуться и помчаться в бешеном ритме вскачь, но понимая, что сделает тем самым мне только хуже, успокаивалось. Ненадолго, но всё же.
Владелица Дома Дюрт с нечитаемыми чувствами посмотрела на меня. И это… нервировало. Мне всегда было сложно говорить с собеседником, у которого вместо живого лица было лишь каменное изваяние. Никогда не знаешь: говорят ли тебе правду, что чувствуют, испытывают, ощущают, как на твои слова реагируют, слушают ли тебя вообще. Ты перед ними – словно на ладони раскрытая книга, а они – глухая непроницаемая мраморная стенка.
- Прямое уклонение от дела, отказ от задания, игнорирование конвоя. Не получив специальную расписку, свободно разгуливалась по земле, вступала в связь с человеком, а после устроила драку в служебном коридоре с одной из безродных. Пойманная с поличным, быстро скрылась, воспользовавшись переносной дырой, что запрещены на территории Дома, - словно бы на суде, огласила весь мой список «преступлений» надзирательница. Хотелось съязвить и сказать, что забыли упомянуть ещё танец с Ангелом, но всё-таки воздержалась от этого порыва. А то влетит ещё пареньку ни за что. Хотя, тому б не помещало.
- Мадам,… - попыталась вставить хоть слово, уже предчувствуя, что за ту половину перечисленного, что лично я не делала вовсе, мне влетит в три, а то и четыре раза более, чем за просто «уклонение от работы и отказ от задания». Но мне этого сделать не дали, жестом приказав молчать.
- Я давала тебе слова, Эмма. Уже больше не дам. У тебя был шанс, шанс бросить свои заморочки и начать выплачивать деньги, потраченные на тебя, выплатить свой долго Дому. Однако ты предпочла его растратить попросту, нарушив все правила, установленные в Доме не ради развлечений. И если мне сперва казалось, что ты попросту не понимаешь происходящего, то сейчас убеждена – ты целенаправленно испытываешь моё терпение. И теперь оно лопнуло, - жёстко отчеканила женщина. Я на секунду прикрыла веки. В голове отчаянно слышался молоток, а воображение показывало, как неизвестные мне люди забивают гвозди. В крышку гроба.
В тишине кабинета мой глоток показался чересчур громким. Но я предпочла не обратить на это внимание.
Мадам молчала, заставляя меня буквально дрожать от желания уже узнать, какая участь мне изготовлена в этот раз, и в тоже время нежелания всё это слышать. Молчание затягивалось, и моя непринуждённая поза перешла в напряжённую.
- Я долго думала, Эмма, как донести до тебя всю ясность происходящего, заставить проникнуться и приняться всё к сведению, - издалека начала хозяйка кабинета. Кажется, у меня даже капельки пота выступили на лбу от напряжения.
«Ну же, скажите!», хотелось закричать мне, чтобы прорвать платину тайны и молчания. Но каменным изваянием продолжала сидеть я, смиренно смотря на Кюри.
- Ты просидишь в тарцере десять лет, Эмма. Кто бы ни был у тебя на земле, за эти годы он забудет о тебе или вовсе исчезнет. Новая консистенция тарцера не позволит тебе сидеть без дела, а научит правилам поведения, вобьет в твою пустую голову все необходимые сведения. Глупые страхи и призраки прошлого умрут во тьме, позволяя тебе освободиться от душевной тяготы. После выхода тебя будет ждать новая жизнь, которую ты уже будешь ценить больше, лучше, - вбила последний гвоздь женщина, похоронив в гробу мои оставшиеся… надежды. Она вынесла приговор спокойно, сухо, предоставляя передо мной голые факты, за которыми скрывалось нечто большее и, несомненно, ужасное. Мой мозг уже не воспринимал информацию, а сердце, от переизбытка чувств, попросту остановилось. Я устало откинулась на спинку стула и закрыла глаза с желанием сделать это навечно.