Прощаясь с сестрой, Кендрик весело шепнул ей на ухо:
– Клянусь, ты теперь вечно должна благодарить меня, что я взял тебя с собой в Париж!
– О. у меня даже нет слов, чтобы выразить тебе всю благодарность за столь блистательную авантюру! – и близнецы заговорщицки подмигнули друг другу. Теперь они были счастливы оба, ибо в вечер возвращения эрцгерцог вызвал к себе сына и заявил:
– Кстати, Кендрик, мои планы в отношении тебя изменились. В Дюссельдорф ты не поедешь. – Не веря своему счастью, Кендрик молчал. – Наш министр обороны полагает, что Пруссия рано или поздно все же начнет свое вторжение во Францию, и потому с нашей стороны не стоит никаким образом намекать Бисмарку на нашу поддержку.
– Совершенно с тобой согласен, папа!
– Таким образом, мы решили, что будет гораздо лучше, если мы пошлем военную миссию под командованием генерала Нихаймса сначала в Англию, а потом и в другие страны Европы. А ты станешь адъютантом генерала. – Па лице сына отразился такой восторг, что эрцгерцог не удержался и добавил: – Правда, генерал считает, что первым делом надо все-таки посетить не Лондон, а Париж.
– Какие прекрасные новости, папа!
Леопольд положил руку на плечо принца.
– Я знал, что эта новость обрадует тебя больше всего. Я, пожалуй, и сам поеду с вами.
– Конечно, это абсолютно верное решение, сир: вы непременно должны увидеть, с каким блеском я справляюсь с возложенной на меня ответственной миссией!
Эрцгерцог рассмеялся.
– Вижу, вижу, Кендрик, в тебе уже есть зачатки дипломата. Я подумаю о твоих словах.
Отец с сыном обменялись многозначительными улыбками, и счастливый принц помчался наверх поделиться радостными новостями с сестрой.
Первые мгновения он даже не мог ничего сказать, а только пылко обнимал Тину, хлопая ее по спине, как бывало в детстве.
– Увидишь ли ты в Париже свою Ивонну? – спросила она.
– Ну, на этот раз я обращу свои взоры на кого-нибудь повыше рангом!
– Но покупать драгоценности у Массина ты все равно не сможешь. – улыбнулась Тина, и они оба расхохотались.
И вот теперь наступила пора прощания. Тина поцеловала брата, а потом отца и мать.
– Желаю тебе всяческого счастья, – ласково напутствовал дочь эрцгерцог.
– Я уже и так счастливей, чем была когда-нибудь в жизни! – призналась Тина.
Отец немного удивился, но остался вполне доволен ответом дочери, посчитав, что такая откровенность совершенно излишня, но, с другой стороны, радуясь счастью младшей дочери. Сердце эрцгерцога постоянно грызло раскаяние за судьбу старшей, несчастной Мелани, которую выдали замуж против ее воли за человека нелюбимого и несимпатичного.
Но на сей раз сияющие глаза дочери и некий свет радости, исходивший от новобрачной, говорили отцу, что его любимая Тина действительно счастлива.
Поезд тронулся, увозя махавшую платками счастливую пару.
Когда же вся королевская семья скрылась из виду. Тина наконец повернулась к мужу, мгновенно оказавшись в его объятиях.
Но через некоторое время герцог ласково отстранил ее, сказав:
– Сегодня у тебя был долгий-долгий день, моя радость. Ложись-ка в постель, пока я сниму с себя всю эту мишуру.
Тина улыбнулась:
– Но ты выглядишь в ней так роскошно!
На герцоге был надет мундир генерал-полковника королевской конной гвардии, вся грудь которого была увешана галунами и орденами.
– О том, как выглядишь ты, я предпочту пока умолчать и скажу тебе чуть позже. Впрочем, поскольку я очень хочу это сделать, прошу тебя поторопиться отправиться в постель.
Тина немного покраснела, но поспешила в спальню, расположенную рядом с салоном. Она очень хорошо знала этот королевский поезд, поскольку ее отец, частенько разъезжавший по всей Европе, брал дочь с собой куда только возможно.
Правда, в главной спальне, тем более почти заново переделанной к ее свадьбе, она еще никогда не спала.
Вагон отделывали в спешке, ибо герцог очень торопил со свадьбой, объясняя это тем, что мать его тяжело больна, и случись с ней что, бракосочетание будет отложено на год по случаю траура. Впоследствии, правда, выяснилось, что сын весьма преувеличил опасность, и свекровь
Тины, находясь под наблюдением врачей, прожила рядом с ними еще долгие годы.
Но в Виденштайне все это приняли близко к сердцу – и началась бурная подготовка к свадьбе. Все произошло буквально в три дня, и страна ликовала, воздавая должное настойчивости и пылу влюбленного герцога.
Поначалу отец с матерью возражали против такой, как они выражались, "невиданной поспешности», но потом смирились, и, провожая дочь в собор, эрцгерцог даже признался ей:
– Сказать честно, я даже доволен тем, что весь Виденштайн восстал от многолетнего сна из-за твоей свадьбы!
– Что ты имеешь в виду, папа?
– А то, что будучи вынуждены торопиться с приготовлениями, все оживились, а те толпы, что приехали в нашу столицу поглазеть на свадьбу наследной принцессы, сыграли весьма на руку нашей торговле и промышленности.
Тина гордо подняла голову.
«И все это благодаря Жану!" – Или Джону, как ведено было теперь называть его, – хотелось сказать невесте, но она сочла за лучшее промолчать.
И вот теперь она вошла в королевскую опочивальню со стенами, выкрашенными в бело-золотой цвет и с бирюзовыми занавесками под цвет ее глаз – и застыдилась.
Кровать, казалось, занимала все пространство купе, а подушки с королевскими коронами были разбросаны буквально повсюду. Горничная сняла с девушки фату и платье, богато украшенное бриллиантами и серебром, а затем поспешила удалиться.
Оставшись одна. Тина даже порадовалась тому, что свою первую брачную ночь она проведет не в доме герцога Суассонского, который хозяин предоставил им на все время медового месяца, а в купе поезда. В доме им неминуемо предстояла бы долгая церемония встречи, множество слуг, а тут они были практически одни, не считая ее горничной и его лакея. Да и те на ночь переходили в другой вагон, где спали все слуги.
К тому же поезд, рассчитанный на преодоление очень небольших расстояний, на ночь вообще останавливался, и, таким образом, до рассвета не будет слышно стука колес, который непременно помешал бы ей вслушиваться в нежные признания, нашептываемые ей мужем.
Переодевшись в ночную рубашку из тончайшего шифона, украшенную драгоценными кружевами, привезенными специально из Парижа, и названную эрцгерцогиней "совершенно неприличной». Тина легла в постель. Постель оказалась мягкой и удобной, а простыни приятно холодили тело после дневной жары. Свет был погашен, лишь небольшая лампа над кроватью давала нежный неяркий свет.
Сердце Тины отчаянно билось в ожидании мужа – и вот наконец дверь тихонько скрипнула, и он вошел.
Девушке показалось, что даже и сейчас, несмотря на полумрак, он окутан сияющим светом, как тогда у окна на улице Сент-Оноре. Но теперь она знала, что это не солнечный свет – а свет великой любви, исходящий от них обоих.
Герцог же, в свою очередь, видя невесту с ее распущенными золотыми кудрями и широко распахнутыми синими глазами, думал, что нет на свете никого соблазнительней и в то же время невинней, чем его возлюбленная. Ему хорошо были видны выпуклости ее грудей под тонкой ночной рубашкой, но даже эти прелести не манили его сейчас настолько, насколько привлекала сама душа этого дивного существа.
Его жена возбуждала в графе такие высокие и благородные чувства, которых не вызывала в его жизни еще ни одна женщина.
По объяснять чувства словами – дело всегда бесполезное и бессмысленное, и граф твердо мог сказать только одно: его любовь к этой девушке отныне постоянно будет делать его все лучше и лучше.
Тина так и подалась к нему, как только он вошел.
– Знаешь ли ты о том, как красив, мой любимый?
– Я мог бы задать этот вопрос и тебе. Знаешь ли, насколько я счастлив, став твоим мужем? Но молчи, молчи, позволь мне самому облечь это в слова. Мне кажется, что я, чтобы добиться тебя, сдвинул небо и землю, но на самом деле я не сделал ничего. Все сделала за нас Судьба.