— Да не про то я, — встрепенулся Никешка. — Забрел я далеко-далеко, почитай что в медвежий малинник. Все про коршуна думаю. Гляжу — на дереве, на самой верхушке, вроде бы белки, а вроде и нет. Чинно сидят и словно чего дожидаются. Посидели, посидели, и — господи! — головой вниз… Одна за другой, одна за другой! Точно поубивали их… Ан нет… — хоть верь, дедко, хоть нет — на лету так и застыли. Не успел я глазом моргнуть, они вспорхнули и на землю целехонькие слетели… Ну разве это не диво дивное? Видал ты зверя летучего? Скажи, видал?
Никодим с отеческой любовью прижал к себе Никешку.
— Видал, голубок. Летяги — чудо твое. Летягами прозываются… Белка такая.
— Бел-ка? — оторопел Никешка, и в голосе его ясно слышалось недоверие. — Зверь она, белка-то. Хоть малый, а зверь.
— То-то, что малый, — улыбнулся Никодим. — Мал, да удал… Ты мышь летучую видал близко? То же и у летяги… Почти что так… Схоже… — И, откашлявшись, принялся рассказывать про особенности этого зверька.
Все оказалось так просто и так не похоже на чудо, что Никешка почувствовал даже некоторое разочарование. Как же не летать, коли у них между задними и передними ногами натянута широкая складка кожи! Хитрый звереныш. Как прыгнет, так тотчас растопырит все четыре лапы и словно летит. Жаль только, что трудно поймать летягу — уж больно велики прыжки у нее. Но попытка — не пытка. Никешка обязательно, завтра же, начнет охотиться за этими маленькими белочками. Сам Никодим обещал помочь.
— В воскресенье ты — со стрелой, я — с западней, — сказал он. — Авось и поймаем… — И медленно, с покряхтываньем, перекрестил питомца: — С богом… Сам знаешь, делу время…
— …а потехе час, — досказал Никешка и, чмокнув руку монашка, скрылся за дверью, решив в тот день заняться только рисованием с натуры полевых цветиков. Однако это благое намерение так и осталось невыполненным. Мальчик, как ни приневоливал себя, не мог усидеть на месте: его неодолимо тянуло к летягам. И Никешка свернул в сторону леса.
Вначале он торопился, почти бежал. Но чем дальше, тем медлительней становился шаг, строже супились брови, темнел чем-то недовольный взгляд, и в голову назойливо лезли одни и те же мысли: «Почему так? Почему не только птицы и ангелы, но и такая тварь, как белка особливая, летать умеет?»
Вернувшись домой, Никешка подсел к Никодиму.
— Белка летает, мышь летает — и я хочу! — выпалил он чуть не со слезами на глазах.
Никодим вздохнул и развел руками. «Что тут скажешь, чем утешишь, коли душа уже страждет?» Он полузакрыл глаза и тихо, словно бы дремотно, заговорил о дивном диве, якобы случившемся в седые стародавние времена.
«О чем он? — подумал Никешка. — О ковре-самолете! Подумаешь, чем удивил. Да есть ли такой человек, который не знал бы эту байку? Еще покойный батюшка, Трофим Выводков, когда невмочь становилась ему недоля крестьянская, вспоминал о чуде-ковре, хотелось улететь на нем далеко, на самый край света…»
Однако что ни слово, то Никодим все заметнее отступал от знакомой байки и все напряженнее слушал Никешка. Ковер-то, поди, и не ковер вовсе, а птица, и птица не простая, на других не похожая…
— Из облака вылепили ту птицу. Так взглянешь — две руки, две ноги у нее, этак воззришься — ан ни рук, ни ног нету… Ан замест их четыре крыла. Вот ведь птаха какая диковинная…
И вдруг эта неведомо из чего и кем созданная птица внезапно заслонила собою весь мир, завладела всеми помыслами, всею душою Никешки. Вот уже клубятся туманом пол, стены, крыша избушки. Вот уже все пустеет вокруг. Далеко в вышине возникает звездой замерцавшая точка. Одинокая, она скользит вниз, все ближе к земле.
— То не звезда, — улыбается Никодим. — То чудо-птица летит. Эвона застыла над головой моей, курлычет по-журавлиному, сдается — вроде говорит…
Никешка поднимает глаза и словно видит распластавшееся над ним сказочное творенье.
— Как уразумеешь, — продолжает монашек, — впрямь ли вижу ее? Может, вижу, а может, блазнится. Только нет, вижу. Вот она… Вот, вот… крылом взмахнула… спускается… садится… Села!.. И зрят православные: прыгнул на ее спину человек некий, неустрашимый… Уж не сам ли Егорий Храбрый? К уху птахи склонился, должно, слово знает такое заговорное…
Никешка, точно заворожили его, проделывает все, что говорит Никодим. Он безотчетно сгибает спину, наклоняется к чему-то невидимому, шевелит губами:
— Села!.. Села!.. Я сам на ней сижу…
И встрепенулась ожившая сказка. Широко распростерлась первая пара крыльев, вторая…