Так Воробей и прижился на новом месте. Но тунеядцем он не был. И дрова колол, и скотину кормил, и хозяйских внуков нянчил, а при случае — тешил людей пляскою скоморошьей, песенкой непотребной, шутками-прибаутками.
Любил поболтать с Воробьем и Корнейка, время от времени появлявшийся в стане то один, то вместе с двумя-тремя другими оничковцами. Его привлекала жизнерадостность этого круглого, как бочонок, человека на тонких кривых ножках. Рядом с ним словно легче дышалось и хоть на малый час позабывались собственные горести. Но пуще всего Корнейка ценил в Воробье отсутствие каких-либо признаков любопытства. Какое ему дело до кого бы то ни было! Каждый сам по себе. Живи, как хочешь, только ничего не проси у Воробья, а пощедрей ему подавай.
Но как-то раз, потешая Корнейку пляской, в самом разгаре ее Воробей, выдававший себя за гулящего, внезапно остановился и сдавил рукой обвислую грудь.
— Ой, вспомнил! Ах ты, страсти какие!
Корнейка забеспокоился — уж не хворь ли какая напала?
Воробей попробовал улыбнуться, но улыбки не получилось.
— Я намедни в городе был, — вздохнул он. — Лучше бы не был…
— А что там с тобой приключилось?
— Сердце не терпит, — сквозь кашель с трудом выговорил Воробей. — Про какого-то боярина, про Оничкова, что ли, такое болтают — не верится даже.
И он, едва сдерживая негодование, рассказал крестьянину о зверствах, чинимых якобы вотчинником.
— Так облютел, образ и подобие утратил. Кормить людей перестал. Гонит побираться и старых и малых. А кто домой корочек принесет для хворых — и то ему подавай. Не отдашь, хуже будет, коли узнает. Засечет. Вот он какой.
Голова Корнейки бессильно свесилась на плечо. Уже от третьего человека слышит он то же самое. Не может быть, чтобы все по-пустому болтали, тут что-то есть. «Ну погоди же! — подумал Корнейка. — Дай срок, за все воздадим». Выражение его лица лучше всяких слов давало понять Воробью, что рыбка на крючок изловилась. Не раз потрудились его соратники, местные соглядатаи. Всюду, где только могли, распространяли они самые чудовищные слухи о «страшных злодействах» жестокого вотчинника.
Воробья совершенно не беспокоило, верят ли в злодеяния все убогие люди или только часть их. Ему было важно, чтобы эти слухи как можно чаще и с разных сторон доносились до жителей лесной деревеньки.
А жестоко ненавидящим своего вотчинника оничковцам скажи про него что угодно — во все поверят. Вот тогда-то легче легкого будет отличить их от других крестьян и найти лесное селение…
«Вот так я! — ликовал Воробей. — Ловко дельце состряпал. Сам дьяк приказа Разбойного диву дастся, когда услышит, как я умно вывернул наизнанку Корнейкину душу и что надо про Выводкова узнал! Дьяк, наверно, постановит: «Отпускать Воробью до скончания живота во все праздники по ведру тройного и снеди к оному сколь душа приемлет!»
От такого сладостного предвкушения у Воробья даже слюна потекла. Что же касается головы, то она так и рвалась хоть чуточку задраться к небу. Но это, к сожалению, никак не удавалось — мешало почти полное отсутствие шеи.
Однако думки думками, а работа работой. И Воробей, вовремя опомнившись, сделал вид, что он не то поперхнулся, не то всхлипнул, и внезапно потянулся с объятиями к Корнейке.
— Давай, куманек, побратаемся… И не тужи, ого-го-го! Придет наше времечко…
По пути домой Корнейка встретил какого-то оборванца. Но это нисколько не потревожило его. В последнее время обитатели лесной деревеньки, охотясь, часто наталкивались на неизвестных людей, которых по многим признакам считали ватажниками.
— Тяжело небось? Дай, подмогну, — предложил оборванец и ухватился за тяжелый куль, больно давивший спину Корнейки.
— А это видал? — Корнейка сбросил поклажу наземь и завертел увесистым кулаком перед самым носом незнакомца. — Ну-ка, проваливай!
— Эка норовистый какой! До смерти напугал! — расхохотался оборванец и достал из-за пазухи флягу. — На, пей. Пей, не робей. Это тебе за ухватку. Пей, говорю, пока из сапога пар пойдет.
— Недосуг мне тут лясы точить! — уже не совсем уверенно возразил Корнейка. — Боюсь, как бы меня, хмельного, жареный петух не клюнул. Пей сам. Пли непьющий?
— Я-то непьющий? — развеселился оборванец. — А знаешь, почему пью? Потому, что жидко вино. Было бы твердо, я б его грыз! Хо-хо-хо-хо!
Он еще раз протянул флягу Корнейке и, когда тот решительно отвел его руку, сокрушенно помотал головой.