Однако что это значит? Почему стало так мертвенно-тихо вокруг? А вот и заговорили. Но как, с каким испугом заговорили!
— Че-ло-век? — растерянно спрашивали одни и замирали в великом страхе.
— Человек летать будет? — продолжали за них одетые в черные рясы люди и тут же сами отвечали с негодованием: — Не человек то, а оборотень. Человек — не птица, не херувим. Не дано человеку летать!
Так, с проклятиями, руганью, оханьем, причитаниями, с искаженными от страха лицами, с бесшабашной ухмылкой несметные толпы людей подошли к Сретенскому монастырю.
Вскоре в морозном воздухе пролились первые перезвоны малых колоколов. Народ обнажил головы. Какой-то старец кашлянул в кулак и, пощупав выдающийся далеко наперед кадык, глуховато затянул: «Величаем тя, живодавче Христе…»
Многоголосый и, по всей видимости, наперед подготовленный хор дружно подхватил: «…нас ради ныне плотию крестившегося от Иоанна в водах Иорданских…»
Молитва переплеталась с благовестом и вместе с ним уносилась в снежные дали.
Не успело растаять в воздухе последнее слово величания, как из монастырского храма на паперть вышли хоругвеносцы, архимандрит, игумен, келарь, иеромонахи, монахи и послушники.
Народ во главе с сонмом духовенства чинно направился к Москве-реке.
Молебствие началось в ту самую минуту, когда к проруби подошел окруженный высшей иерархией царь.
После водосвятия Иван Васильевич опустился на колени, хлебнул из золотой чаши свяченой воды и чуть повернулся к Скуратову. А тот поглядел на глашатая и щелкнул пальцами.
Бирюч[38] стремглав взбежал на помост, перекрестился и гнусаво завыл:
— Внемлите, православные! Ныне в Коломенском возвеличится и еще единожды прославится благословенное имя помазанника господня, преславного, благочестивейшего государя, царя и великого князя, всея Руси самодержавца, царя Казанского, царя Астраханского, государя Псковского, великого князя Тверского, Югорского, Пермского, Вятского, Белгородского, великого князя Новагорода низовых земель, Черниговского, Рязанского, Полоцкого, Ростовского, Ярославского, Белозерского, Удорского, Обдорского, Кондинского и всея северные страны повелителя и государя, вотчинной земли Лифляндской и иных многих земель государя — Ивана Васильевича. Ныне все языци восхвалят и превознесут богохранимую христолюбивую святую Русь. Ныне в Коломенском содеется предивное диво: со звонницы полетит наземь крылатый человек. Внемлите и возвеселитесь, православные люди!..
Последние слова заглушил страшный, скорее похожий на рев смертельно раненного зверя, чем на человеческий голос, крик:
— Кощунство! Не божье дело — дьяволово искушение! Воспротивьтесь, крещеные!
По тому, как отозвались в народе эти вопли, царь понял, что надо сейчас же, во избежание кровопролития, утихомирить народ и тем самым заставить также и беснующихся рясоносцев до поры до времени примолкнуть.
Иван Васильевич хотел во что бы то ни стало довести до конца все затеянное им, о чем покуда знали только он и Малюта Скуратов. Гневно сверкнув глазами, царь шепотком приказал своему первому опричнику:
— Ублажи смердов. Вели им сказать, что человек-де не дворянского рода, а безродный крестьянишка, кабальный из беглых, работный человечишко, которого я, по великой милости, пожаловал в мои, в царские зодчие.
И государь не ошибся. Стоило лишь глашатаю произнести слова «крестьянишка», «кабальный, работный», как все сразу обернулось совсем по-другому.
Да не ослышалась ли толпа? Как, как бирюч сказал? Ага! повторяет…
— Тише, вы-ы! Заткните пасти свои! — зашумели, зацыкали со всех сторон на заробевших «обличителей». — Иль не любо, что смерд полетит?
Лица у многих светлели, в глазах загорались веселые огоньки.
— Эвона, вот как у нас!
— Ай да наши! Вот это по-нашенски!
— А ты думал? Еще как полетит!
— Гляньте, гляньте, ребята, на тех. Да во-он на тех, что в шапках собольих. Ха-ха-ха! Как рыла своротили. Нелюбо, знать, слушать про смердов такие речи! Хо-хо-хо-хо!
По приказу царя началось шествие в Коломенское.
…В селе Коломенском, на Соборной площади, у подножия поставленного для государя шатра, толпилась небольшая кучка званых гостей. Чуть дальше переминались с ноги на ногу и поплотнее кутались в шубы приглашенные на потеху иноземцы.