Выбрать главу

На следующий день Никешка доставил и ворону и мышонка. На вопрос старика, видел ли кто, как он подбил птицу, Никешка молодцевато тряхнул головой.

— Небось я не в поле, в лесу. Когда папоротник малевал.

Как только наступило подходящее время и все было покончено с предосторожностями, Никешка уверенным взмахом ножа вспорол ворону, а затем и мышонка и разрубил несколько косточек.

— Гляди, дедко! — недовольно шепнул он. — Эвона…

— Вон оно что! — разочарованно протянул монашек.

Новость и впрямь была совсем не веселая. Мышиная косточка оказалась куда тяжелее — в ней мозга полно. Воронья же пустая да легонькая.

— И тут… — еще более помрачнел Никешка, — словно пузырь. Небось у нас с тобой нету такого внутри… — Он больно сдавил в ладонях виски. — Где уж нам полететь. Ни в жизнь…

— А летяги-то как? — подсказал монашек. — А летучая мышь?

— Так то зверь… Нам не дано…

— Заладил свое: «Не дано», «не дано», — уже со спокойной улыбкой возразил Никодим. — Пузыри… их где хочешь достанешь.

Никешка воспрянул духом.

— Пузыри, да кожа вроде как у летяги, да к ним… — затараторил было он, но спохватился и не договорил…

— Ну, чего еще надумал?.. А?

— Про перья вспомнил. Еще перья у птицы…

— И то, голубок…

С тех пор житья не стало воронам и галкам: Никешка нещадно уничтожал их и в лесу и в поле.

— Чего ты их так невзлюбил? — спрашивали его ребятишки, с которыми он вновь подружился.

— Маманьке с бабкой подушки готовлю, — слукавил он и весь зарделся.

К концу лета Никешка собрал два полных короба перьев. Удалось ему также добыть немало пузырей и кишок от убитой для боярского стола разной живности. Все это до поры до времени тайно складывалось в лесу. Там же была припрятана длинная узкая рама с туго натянутым на нее холстом и с отверстием посередине. Обе части рамы почти ничем не отличались от змеев, которыми Никешка продолжал щедро снабжать товарищей. Разница состояла лишь в том, что змеи были гораздо меньшей величины и запускали их стоймя, по длине, а не в лежачем положении.

— Вот это змей! — ликовал Никешка. — А то эвона что выдумали мы с дедкой: одни мышиные крылья налаживали. То ли теперь, при пузырях, да при птичьем нутре, да при обилье пера!

Прежде чем испытать в присутствии Никодима достоинства расположенного в виде двух крыльев змея, Никешка решил совершить прыжок с дерева без свидетелей.

В одно из особенно ненастных осенних предвечерий он, уверенный, что в лесу, кроме него, никого нет, отважился выполнить свое рискованное намерение. Догола раздевшись, он смазался каким-то жиром, вывалялся в рассыпанном по земле пере, затем пристально огляделся вокруг и, не заметив ничего подозрительного, просунул голову в отверстие змея. Еще минута — и мальчик уже вскарабкался на вершину сухой березы.

— Господи, благослови! — воскликнул он и, закрыв плотно глаза, бросился вниз.

— Вон он! Хватай его! — крикнул вдруг кто-то над ухом Никешки так громко, что он даже не почувствовал боли от падения. — Нечистая сила. Порченый!

Очнулся Никешка в глубокой мгле. Все тело горело огнем, ныли кости. Он сделал движение, чтобы подняться, но почувствовал жгучую боль в запястьях и лодыжках — и понял, что связан по рукам и ногам. Куда же, в какую пропасть столкнули его? И почему не слышно дыхания Никодима?

— Дедко! — тихо позвал Никешка.

Ответа не было.

— Дедко! — еще громче и жалобней закричал мальчик и потерял сознание.

Та злосчастная ночь не менее мучительна была и для Никодима. В том, что с его питомцем приключилась беда, он не сомневался. Не мог же Никешка пойти с ночевой к матери, не сказав ему об этом? Никогда этого раньше не было и быть не могло… Нет, беда с ним приключилась, не иначе!

Едва дождавшись рассвета, монашек пал на колени перед образом и, горячо помолясь, отправился на поиски мальчика. Не успел он сделать и десятка шагов, как увидел спешившего к нему навстречу дворецкого боярина, Еремку.

— Жалуй, отче, в хоромины. Отвечай за малого, — усмехнулся посланец.

«За малого? — похолодел иконник. — Неужто прознали?» — Но вслух он ничего не сказал и всеми силами постарался не выдать обуявшего его страха.

Ряполовский дожидался Никодима в трапезной.

— Ты, Еремка, иди, — выслал он дворецкого и сразу же, однако без раздражения, обратился к иконнику: — А ученик-то у тебя — дьяволово охвостье!

Борода Никодима заметалась, как на ветру. Истово перекрестившись, он отчаянно заколотил себя в грудь.