— А он все свое?
— Все свое…
— Экий непослух! Или ты слабо сечешь, полосок не оставляешь? Вижу, по глазам вижу, что слабо.
— Да я…
— Не перечь, не надо перечить боярину своему, — наставительно произнес Ряполовский и после недолгого раздумья проговорил: — Порченого, его, сверх положенного, по второму разу — утром и вечером… А тебя, Миколка, за недогляд пускай Еремка батогами поучит, а ты Еремку — за недонесение… С два десятка каждому хватит? Ну и ладненько. С богом. Да мне потом покажитесь. Не обманите. По второму разу придется тогда при мне… Ох, господи! Устал я с вами…
Боярин долго любовался голубком и унес его наверх, в терем боярыни.
— Вот какие умельцы у меня… Бери, бери, матушка. То я тебе… Да! — всполошился вдруг Ряполовский. — Совсем позабыл…
Спустившись вниз, он приказал никуда не уводить поутру Никешку и удалился на ночной покой.
Рано утром Никешку разбудили сиплый кашель и возня с проржавевшим замком, на который запирали сарай. Дрожа от страха перед очередным избиением, он, чтобы не рассердить ката, сам взобрался на козлы. Каково же было его удивление, когда он услышал голос боярина.
— Слезай… Чего дрожишь? — улыбнулся Ряполовский. — Ну-у, кому говорю! — уже раздраженно прикрикнул он.
Никешка обмер. «Казнить будут», — промелькнуло у него в голове.
— Кому говорю, слезай! — негодовал боярин.
Услужливо подскочивший Миколка вцепился обеими руками в спутавшиеся кудри узника и сбросил его с козла.
— Твое рукомесло? — ткнул Ряполовский Никешке в лицо глиняного горбуна в колпаке, по всем видимостям — скомороха.
— Не буду… Больше не буду… — трясся Никешка. — Не убивай… Не буду…
— Да кто тебя убивает? — снова подобрел боярин. — А бьют ежели, глупец ты этакий, так не тебя, а беса. Беса изгоняют, вот что… Твое это рукомесло? И усадебка? Ох ты!.. Ай да усадебка… Неужто сам сотворил?
— Не буду… Никогда больше не буду… — исступленно твердил Никешка. — Прикажи…
— Да что ты все «не буду», «не буду», — перебил боярин. — Его хвалят, а он знай свое. А я тебе вот что скажу: будешь! Я так хочу. — И, чуть повернув голову к Миколке, распорядился выпустить Никешку на волю.
Все это было так неожиданно, что мальчик подумал — не издевается ли боярин над ним?
— Меня? На волю? — Никешка вобрал голову в плечи.
— Дурак! — процедил сквозь зубы Ряполовский. — Руки умные, а в башке дурь. Бррысь!
Угодливый Миколка развернулся с плеча, чтобы дать тумака ослушнику боярской воли, но не успел. Никешка (откуда только прыть у него взялась!) нырнул меж ног палача да и был таков.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
НОВЫЙ ХОЗЯИН
Никешка недолго отлеживался. Одна за другой бледнели и пропадали «полосочки» на спине, а вместе с болями забывались и пережитые душевные муки. Постепенно возвращалось желание жить, опять жадно искать все новое, разгадывать непонятное.
Но стоило Никешке сказать, что он «здоровее здорового» и хочет заняться работой, как Никодим всполошился:
— Что ты, что ты! Побойся бога… Хворь что рысь, — одно лукавство: будто нет, ан — прыг! — и готово, загрызла…
И принялся пичкать Никешку различными настоями из трав, натирать дважды в день какою-то мазью. Кабы не счастливый случай, не миновать Никешке просидеть всю зиму в избе.
Вернувшись как-то раз с работы, Никодим увидел, что мальчик, низко склонившись над чурбаном, чем-то увлекся. Он сделал шаг вперед и замер на месте. Никешка, закусив нижнюю губу, пытливо вглядывался в развороченные внутренности летучей мыши.
— Свят, свят! — воскликнул иконник, истово крестясь и сплевывая через плечо. — Дверь-то!.. Открыта дверь-то у нас!
Пойманный на «месте преступления» мальчик вскочил и виновато опустил голову.
Никодим молча завернул мышь со всеми ее потрохами в дерюжный лоскуток и приказал Никешке:
— Забрось как можно подальше.
Никешка безропотно выполнил приказание монашка, и когда возвратился, Никодим мрачно проговорил:
— Ты не подумай… я не то чтобы… не супротивник я…
Мальчик доверчиво приник щекой к дряблому плечу старика. Разве ему не понятен гнев учителя? То не гнев, а страх за него, прослывшего порченым. Не приведи бог, увидел бы кто потрошеную мышь на чурбане — ну, конец тогда: обоих обвинили бы в колдовстве и, уж конечно, сожгли. Но как быть? Как расстаться с мыслью о крыльях? Как разгадать тайну? Сесть бы на сотворенную птицу, распластать, подобно коршуну, крылья и скользить себе над починком, а то и над всею вотчиной. Ведь вот же по воле ребятишек летает змей. Так почему же нельзя такого запустить змея, чтоб на нем сидел он, Никешка?.. От одной думки дух захватывает!..