«И ведь из-за кого чуть было не погиб? Из-за какой-то легкомысленной, пустой девчонки, которая не стоит его ногтя… — мысленно сокрушался Богданов, припоминая тот страшный вечер, когда ему позвонили из милиции и сообщили, что сын в тяжелом состоянии доставлен в больницу Склифосовского. — И этот Шадрин, Шадрин… Лучше бы, если на его месте был кто-то другой…»
Богданов припоминал Шадрина таким, каким он знал его в районной прокуратуре, когда вел следствие по делу директора университета Анурова. Уже тогда Богданов чувствовал в Шадрине человека, с которым ему не идти одной дорогой. А потом этот инцидент в городской прокуратуре.
«Зря помешал ему в нотариате… Работай он там — пожалуй, не было бы никакого персонального дела за скандал в ресторане», — мысленно рассуждал Богданов и в ожидании сына время от времени посматривал на массивные настольные часы, вмонтированные в витое бронзовое обрамление.
Прошло уже два часа, как Андрей уехал в Сокольники, чтобы встретиться с Шадриным, поблагодарить его и передать приглашение отца зайти к нему на работу.
Богданов прислушивался к каждому хлопку лифта.
«Дьявольская натура… — припоминал Богданов встречу с Шадриным в районном отделе милиции, куда он после операции приехал из больницы. — Ни один нерв не дрогнул на лице, когда увидел меня. А я… растерялся. Хорошо, что он сразу ушел…»
Богданов подошел к окну и, следя за потоками легковых машин, проносившихся внизу, взглядом искал свою, черную, которая должна у табачного киоска повернуть под арку, во двор.
«А что, если поговорить с ним по душам, начистоту?.. Поймет же он, наконец, что я хочу ему только добра. Тем более после такого случая с Андреем. Неужели годы мытарств не сбили с него спесь и он все такой же фанатик, каким был три года назад? Неужели неудачи и нужда не сломили в нем упрямство, с которым он будет вечно ходить в синяках и шишках?..»
Богданов стоял у окна и уже больше не искал взглядом черную машину, которая должна свернуть под арку. Он думал о Шадрине. Где-то, в какой-то извилине души просыпалось сознание вины перед ним.
«Направлю его следователем к Орлову. Мужик покладистый, молодых любит, характер у него золотой…»
Богданов отошел от окна. Услышав, как громко хлопнула дверь лифта, он опустился в кресло. В коридоре раздались два коротких, как точки, звонка. Так звонил только Андрей.
Богданов открыл дверь.
Ростом Андрей, как и отец, высокий. Чтобы не встретиться с сыном взглядом, Богданов смотрел куда-то через плечо Андрея. Уступив сыну дорогу, он молча прошел следом за ним в кабинет. Андрей снял фуражку, положил ее на журнальный столик и, расстегнув верхнюю пуговицу морского кителя, сел в кресло.
Отец пробовал шутить:
— Никогда не клади фуражку на стол. Плохая примета.
Андрей не обратил внимания на шутку.
— Говорят, деньги не будут водиться, — не дождавшись ответа сына, сказал Богданов, стараясь по лицу Андрея понять, какой была у него встреча с Шадриным.
Андрей молчал. Таким сосредоточенно-углубленным в свои мысли Богданов редко видел сына.
— Встретил?
— Встретил.
— Поговорили?
— Да.
Андрей не смотрел в глаза отцу. В душе его шла какая-то внутренняя работа.
— И что же он?
— Благодарит.
— А как у него дела?
— Средней паршивости.
— Где он работает?
— Учителем в школе.
— Ты передал приглашение зайти ко мне?
— Да.
— Что же он?
— Благодарит.
— Придет?
— Нет.
— Почему?
— Этого он не объяснил.
— Ты рассказал ему о моем намерении направить его следователем в прокуратуру?
— Да.
Андрею было душно. Сняв китель, он повесил его на спинку кресла и только теперь посмотрел на отца. Тот стоял у письменного стола и разрывал на мелкие кусочки белый лист бумаги. Лицо его было напряженным, губы плотно сжаты. Таким он бывал, когда, с трудом сдерживал гнев, отчитывая Андрея за проказы, учиненные им в школе.
— Он обрадовался?
— Не заметил этого.
— Что же он ответил?
— Отказался от такой милости.
— Что значит — отказался?!
Удивление, вспыхнувшее в глазах Богданова, сменилось недовольством.
— Очень просто, взял и отказался, — спокойно ответил Андрей, неторопливо затушил сигарету и, подойдя к шкафу, стал рассматривать пестрые корешки книг, словно раньше никогда их не видел.
— А еще что он сказал?
— Ничего не сказал. Но намекнул на такое, над чем тебе следует подумать. Даже мне.