Растиславский не ответил. Он подошел к окну и широко распахнул створки. Где-то внизу надсадно дышало море. Голубоватые крупные звезды, казалось, были так близко, что до них можно добросить камнем. Потом он подошел к Лере и свободно, точно давно имел на это право, положил ей на плечо руку. Но тут же, словно передумав, поспешно отдернул ее, приблизился к столу, наполнил бокалы шампанским и поднес их вначале Лере, потом Жанне.
— Григорий Александрович, вы не ответили на мой вопрос.
— О чем? — спросил Растиславский, удивленно вскинув брови.
— Я спросила: разве можно совмещать твист с десятью заповедями.
Лера ждала ответа. Она видела по лицу Растиславского, что тот напряженно думает, как бы оригинальной шуткой погасить ее злой вопрос.
— Вам, очевидно, трудно ответить, Григорий Александрович?
Растиславский чокнулся с Лерой и Жанной, свободной рукой поправил галстук и произнес:
— Выпьем за мудрость, которая не противоречит ни нормам нашей морали, ни постулатам христианской религии: «Ничто человеческое мне не чуждо!..»
После каждых двух-трех глотков шампанского Лера ставила бокал на столик и, затягиваясь сигаретой, задумчиво и грустно смотрела в темный проем окна, за которым над извечно встревоженным морем перемигивались вечно немые далекие звезды.
Потом она забеспокоилась:
— Пора домой…
Но не успела она поправить перед зеркалом прическу, как раздался резкий телефонный звонок. Лера даже вздрогнула. Дежурная по этажу любезно напомнила, что времени уже двенадцать часов и гостям пора покидать номер гостиницы.
— Спасибо, — мягко ответил Растиславский в трубку и раздраженно бросил ее на рычажки. — Провинция!..
— Омерзительный порядок гостиниц, — кисло проговорила Жанна, подкрашивая перед зеркалом губы.
— Этот их железный порядок можно легко перешибить засаленным червонцем, — сдержанно ответил Растиславский и включил свет в спальне.
Когда спускались по ковровой дорожке в вестибюль, у Леры кружилась голова. Ее слегка поддерживал за локоть Растиславский. Жанна беспричинно смеялась.
Потом они долго шли пешком по притихшему затемненному городу. Только в редких домах горели огни. Где-то недалеко, казалось, совсем рядом, выводили тягучие трели цикады. А море, накатывая свои литые волны на вздыбленные камни волнореза и расстилаясь пенистыми нахлестами на прибрежной гальке, то утомленно вздыхало, то, как обиженный ребенок, всхлипывало.
Калитка сада, в котором прямо под густым пологом виноградных лоз стояли две застланные застиранными байковыми одеялами раскладушки, была открыта. Растиславский пожелал девушкам спокойной ночи и, условившись о завтрашней встрече на пляже, пожал им на прощание руки.
Лера обратила внимание, что руку Жанны Растиславский задержал дольше, чем ее руку. Чувствуя, что наступила минута неловкого молчания и что Растиславский что-то хотел сказать Жанне, но не решался, Лера, зябко поеживаясь, незаметно юркнула в заросли виноградника. Слушая монотонно-кручинные рулады ночных цикад, Лера больше часа ждала подругу. Но так и не дождавшись, уснула.
X
Жанна легла в свою сырую, холодную постель уже на рассвете, когда на всем — на траве, на листьях виноградных лоз, на цветах — трепетали тяжелые, как ртуть, капли холодной росы.
Не пришел денежный перевод и на следующий день. Но теперь девушки уже не бегали через каждые два-три часа на почтамт. Завтракали они в пляжном буфете, обедали в ресторане на Ахуне, куда их увозила все та же черная «Волга» с хромированным скачущим оленем над радиатором. Улыбка пожилого шофера, как и вчера, была мягкой, сердечной… Она словно бы говорила: «Не обращайте на меня внимание. Я глух и нем… Я всего-навсего таксист…»
Ужинали в номере Растиславского.
Тот же высокий поджарый официант с загорелыми обвислыми щеками и голубоватыми мешками под глазами вкатил в номер никелированный стол-тележку, до краев заставленную винами, закусками, фруктами. На белых фирменных блюдцах темно-золотыми слитками лежал шоколад с изображениями медалей лучшей кондитерской фабрики Москвы. В высоком серебряном сосуде дымился черный кофе.
И снова пили коньяк. И снова, как и вчера, после третьего тоста Растиславский ушел в спальню, принес оттуда пленку с записью твиста, и Жанна снова конвульсивно тряслась телом, до вульгарности широко и некрасиво расставляя ноги. Ее упругие бедра, содрогаясь в ритме танца, вздрагивали, ходили из стороны в сторону.
В этот вечер Жанна много пила и в конце концов так опьянела, что не могла идти домой. Зайдя в спальню, она открыла окно, сняла туфли и прямо в платье легла на постель.