— Не старайтесь свое сочинение нашпиговать штампами из газетных статей. Пусть в нем будет своя мысль, грани своего видения жизни, пусть эти грани еще нечетки, но они собственные, рожденные своей, личной биографией. — Дмитрий набрел взглядом на Ираиду Павловну. Она сидела затаив дыхание и смотрела на Шадрина какими-то незнакомыми ему удивленными глазами, словно увидела его в новой, пока еще не до конца ясной для нее роли. Сейчас она понимала только одно, что Шадрин как личность гораздо сложнее и глубже, чем он ей казался раньше в общениях на учительских собраниях и летучих разговорах на переменах в прокуренной учительской.
— И еще хочу заметить, — продолжал Шадрин, внутренне ликуя, что сумел взять в руки зал, заставил ребят думать — это было видно по их горящим глазам, — название сочинения должно быть немногословным. Вспомните Аристотеля: «Омнис дифиницио перекулёса эст». — Дмитрий сделал неожиданную резкую паузу и тут же, словно команду «смирно», бросил в зал: — Перевод!
И зал многогрудно загудел:
— Всякое определение опасно…
— В заголовке не больше двух-трех слов. Три — предел. Два — хорошо. Одно емкое, удачное слово — совсем гениально. Задача ясна?
— Ясна!.. — покатилось по залу.
— А сколько страниц? — донесся из задних рядов чей-то неустоявшийся басок.
— Не меньше пяти и не больше десяти страниц, — ответил Шадрин.
— У-у-у… — как надсадный выдох, прошелестело в рядах.
— Много? — бросил в зал Шадрин.
— Конечно! — петушиным выкриком раздался голос тщедушного Синютина.
— Неужели уж так много? — Дмитрий улыбнулся и развел руками, глядя сверху вниз на Синютина. — За семь-то дней всего каких-то пять — семь страниц?
Синютин встал, огляделся и, словно ища поддержки со стороны, вытянул вперед голову на цыплячьей шее и звонко проговорил:
— Дмитрий Георгиевич, нужно учитывать, что логика в аттестат не идет. И потом… — Он хотел сказать что-то еще, но зал загудел, затопал ногами, зашикал, чья-то сильная рука сзади потянула Синютина за пиджак, и он, так и не договорив фразы, шлепнулся на скамью.
— Ты прав, Синютин. Логика в аттестат не идет, — резко бросил Шадрин в передние ряды, где сидел Синютин. — Добровольной дружине в аттестате зрелости тоже пока не отвели особой отдельной графы. Но наша дружина будет!.. Она будет первой юношеской дружиной в столице! Кто за это — прошу поднять руки.
И снова, как по команде, вскинулись над головами руки парней. Теперь Дмитрию было смешно смотреть на Синютина, которому кто-то успел вымазать щеку синими чернилами. Сидевший сзади Синютина Павел Ракитин, слывший непревзойденным во всех десятых классах силачом-штангистом, совал ему под бок крепкий кулак и угрожающе шипел сквозь зубы: «Выше!.. Выше руку!.. Еще выше!..» И Синютин, страдальчески глядя на Шадрина, тянул вверх руку до тех пор, пока Павел не успокоился.
Шадрин ликовал. Вот она — победа!.. Он вспомнил Ираиду Павловну. Отыскал ее взглядом. Она стояла у стены, высоко подняв голову, и не сводила глаз с Шадрина. Дмитрий улыбнулся ей. Она тоже ответно улыбнулась. Но в улыбке ее Дмитрий прочитал растерянность. И еще что-то хорошее, доброе, светлое почудилось Дмитрию в этой улыбке. А что — он так и не понял.
Собрание на этом закончилось. Было восемь часов вечера.
…На второй день, вечером, в школьном скверике Дмитрия дожидался Бутягин. Он поздоровался, достал из папки блокнот и подал его Шадрину.
— Что это?
— Список.
— Сколько?
— Двести семьдесят три человека. А вот еще девятнадцать человек. Да каких парней!..
— А эти откуда?
— Восьмиклассники. Ребята здоровые, пять человек самбистов, четверо занимаются боксом, остальные тоже разрядники…
— Сколько им лет?
— Почти у всех паспорта.
Шадрин вначале задумался, не зная, что ему делать с этим непредусмотренным списком, потом решительно махнул рукой:
— Ничего; будут дежурить по одному в расчетах десятиклассников. В войну и мальчишки партизанили.
…На следующее утро Шадрин вошел в школу не только как учитель, но и как командир дружины. Под его началом было двести семьдесят три человека, готовых в любую минуту выполнить его команду.
XII
Комиссия из гороно нагрянула неожиданно. Шадрин уже забыл об анонимном письме, прочитанном им в директорском кабинете.
О комиссии он узнал буквально за несколько минут до урока, когда, войдя в учительскую, увидел там трех неизвестных уже немолодых людей — двое мужчин и одна женщина, — которые сидели на диване и о чем-то вполголоса разговаривали.