Дмитрий несколько раз пытался хотя бы приблизительно представить характер своей будущей работы. И всякий раз неизменно видел себя сидящим за столом, облитым чернилами, на котором лежали лупа в роговой оправе, продолговатый штемпель и железная коробка (точно из-под леденцов) со штемпельной подушкой.
В нотариальных конторах Дмитрию приходилось бывать и раньше. Всякий раз, уходя оттуда, он уносил в душе какое-то странное ощущение душевной пустоты, усталости и приземленности. Может быть, это было потому, что его всегда угнетало длительное стояние в очередях, где можно чего только не наслушаться: и бабьих сплетен о болезнях, и пересудов о кухонных склоках, и вздохов и ахов о несчастных случаях и скоропостижных смертях…
Контора размещалась в глубине сырого двора, в низеньком одноэтажном домике из темно-красного кирпича, из какого в старину клали купеческие лабазы. Зажатый между высокими коробками новых корпусов, он выглядел старым карликом в поношенной, обшарпанной одежде. Даже в знойный полдень солнечные лучи не касались облупившейся железной крыши маленького домика. Дверь конторы то и дело открывалась и закрывалась.
Шадрин остановился у входа в контору. Огляделся. В ноздри бил затхлый сырой холодок. Почти под самыми окнами конторы на веревках сушилось белье. Здесь же, шагах в десяти от входа, ребятишки шумно играли в расшибалку. Свесившись из окна второго этажа, женщина с растрепанными волосами оглашенно звала кого-то обедать. «Какая горластая…» — подумал Шадрин, взглядом выискивая в стайке ребятишек того, к кому были обращены слова пожилой женщины.
— Сича-а-а-с!.. — звонко разнесся в глубоком колодце двора тоненький мальчишеский голосок.
Шадрин толкнул дверь конторы. Ржавая пружина, упруго растягиваясь, гнусаво застонала.
В тесной каморке, отгороженной фанерной перегородкой, сидела огненно-рыжая, непомерно толстая машинистка. Ее пухлые белые пальцы, вымазанные фиолетовой копиркой, лихорадочно плясали на клавиатуре старенького, облезшего «Континенталя». Тройной подбородок машинистки тоже приплясывал, содрогаясь в такт быстрым движениям ее рук. Длинная каретка машинки, направляемая упругими толчками руки, металлически цокала.
К машинистке была очередь. В крошечном коридоре стояла единственная расшатанная скамейка, на которой, опершись подбородком на палочку, дремала седенькая старушка в плисовом салопчике. Рядом с ней, вытянув перед собой негнущийся протез, сидел инвалид в военной фуражке с черным артиллерийским околышем.
Шадрин вошел в комнату. За высокой перегородкой, разделявшей контору, размещались работники нотариата. Их было четверо. К каждому выстроилась очередь. Дмитрий обратился к молоденькой девушке за перегородкой: как можно увидеть заведующего конторой?
— Ответственного нотариуса? — Она молча показала рукой на дверь, ведущую в небольшую каморку, отгороженную в углу комнаты. На двери была прибита стеклянная дощечка с надписью: «Ответственный нотариус».
— Как пройти к нему?
— А вот… — Девушка кивнула на низенькую откидную (как в прилавке магазина) дверцу в конце барьера, у самой стены.
Шадрин прошел в комнату ответственного нотариуса. Тот сидел за столом и просматривал какие-то документы. Это был грузный, лет шестидесяти мужчина с щетинным ежиком седых волос и розовым — в складках — лбом, на котором, как показалось Шадрину, было много лишнего мяса.
Дмитрий поздоровался.
Спивак положил газету на колени и бросил на вошедшего взгляд, который словно говорил: «Ах, вон ты какой, субчик-голубчик…»
— Товарищ Шадрин?
— Так точно.
— Только сейчас о вас звонили. Садитесь.
Дмитрий сел.
Спивак, словно забыв о Шадрине, долго рассматривал на своих ногах голубые сандалеты, которые он поворачивал то одной, то другой стороной. Потом неожиданно резко вскинул голову и спросил:
— Говорите, университет закончили?
— Да, университет.
— Недурственно…
Поглаживая борта новенького чесучового костюма, Спивак о чем-то сосредоточенно думал, отчего складки на его низком лбу накатывались одна на другую розовыми мясистыми валиками.
Рассматривая диплом Шадрина, Спивак удивленно покачал головой:
— Ого!.. Мать честная, курица лесная… У вас и диплом-то не простой, а золотой! С отличием… Ишь ты!.. Говорят, такие дипломы вручает сам ректор, и непременно под оркестр. Это что — правда?
— Правда.