— Так точно, сэр, — твердым голосом ответил высокий молодой человек и улыбнулся. Улыбка была мягкой, простодушной, она как бы говорила: «Я знаю, вы старый дипломатический лев. Моя судьба в ваших руках. В вашей власти вывести меня на высокую орбиту, но вы не можете сделать из меня мелкого функционера, главной задачей которого будет фотографирование старых бараков на московских окраинах и неубранных мусорных куч рядом с новостройками».
И, словно поняв значение улыбки Мориссона, Вильсон хитровато прищурился:
— Если ваш ум так же ясен и светел, как ваша улыбка, то вы, молодой человек, можете пойти далеко.
Улыбка на лице Мориссона потухла:
— Рад служить!
И снова долгий, оценивающий взгляд Вильсона остановился на Мориссоне:
— Сколько вам лет?
— Двадцать шесть.
— Возраст благих начинаний. Кто ваши родители?
— Коммерсанты.
— Вы знали когда-нибудь женщину?
Вопрос был неожиданным. Он смутил Мориссона.
— Что вы вспыхнули, как девочка из колледжа? Вам же двадцать шесть. Мужчины этого возраста имеют семьи, детей…
Мориссон молчал.
— Я спрашиваю, знаете ли вы женщин?
— У меня есть подруга.
— Где? Здесь или на родине?
— На родине и…
— Что «и»?
— И здесь.
— Это уже хорошо. Здоровый мужчина всегда должен иметь рядом женщину.
Вильсон, опираясь о подлокотники кресла, тяжело встал. Неторопливо прошелся к окну, откинул штору и принялся барабанить длинными ногтями по подоконнику. Он стоял спиной к Мориссону, и ему не видно было, как Мориссон вытирал вспотевший лоб тыльной стороной ладони.
— Подойдите сюда, молодой человек, прошу вас, подойдите скорее…
Мориссон поспешно подошел к окну. Он тут же почувствовал, как от Вильсона пахнуло винным перегаром. Скрестив на животе руки, Вильсон плавно покачивался упругим корпусом. Он тихо, почти мечтательно говорил:
— Толпа большого города — это своего рода психологический роман. Чем больше в этот роман вчитываешься, тем больше вопросов перед тобой возникает.
— Я не понял вас, сэр. — Во взгляде Мориссона колыхнулась тревога.
— Видите там, внизу, люди куда-то торопятся?
— Вижу.
— В том, что они торопятся, нет ничего удивительного. Лихорадочный ритм многомиллионного города — естественный симптом социальной болезни перенаселенности.
Заложив руки в карманы, Вильсон несколько раз пересек комнату от окна до двери, потом снова поднял свою тяжелую седую голову и пристально посмотрел на Мориссона.
— До сих пор не совсем понимаю, господин Вильсон, какое отношение имеют ваши слова к тем задачам, которые вы поставите передо мной?
— Вы будете работать в Москве…
— Да, я буду работать в Москве, — твердо ответил Мориссон.
— Вы знаете, что такое Москва? — Вильсон, наступая грудью на собеседника, вплотную подошел к Мориссону.
— В пределах, доступных для иностранца.
Вильсон сел в мягкое кресло, стоявшее у стены, взял новую сигару и, обрезав кончик ее, некоторое время о чем-то сосредоточенно думал.
Мориссону показалось, что Вильсон устал, что ему, Мориссону, пора уходить, и он мысленно искал удобный случай оставить в покое старого дипломата. Но в следующую минуту Мориссон понял, что разговор по существу только начинается.
Вильсон указал в сторону стеклянных полок, занимающих почти целую стену.
— Подайте мне, пожалуйста, второй том Байрона. Он на средней полке, в голубом переплете.
Мориссон отыскал книгу и подал ее Вильсону.
— Послушайте, что сказал о Москве гениальный поэт, лорд по происхождению. — Вильсон нашел нужную страницу и начал читать:
Читая поэму, Вильсон на глазах преображался, становясь энергичнее, моложавее. Его щеки порозовели. Дочитав, он захлопнул книгу.
— Такой Москва была двести лет назад, такой она была пятьсот лет назад. Сейчас она стала еще недоступнее.