— Странно, — удивилась Надя. — Чем объяснить твой повышенный интерес к Шадрину?
— Ревность… Элементарная ревность!.. — отрезал Мориссон. — Когда ты дошла до Шадрина — у тебя зарделись щеки и в глазах вспыхнул какой-то особенный блеск. Мы, южане, не прощаем любимой женщине раздвоение сердца. — Прищурившись, Мориссон долго и пристально смотрел на Надю: — Мне кажется, когда-то ты его любила. Не так ли?.. Ну что ты снова вспыхнула?
Надя тихо засмеялась. В эту минуту ей было приятно, что в Мориссоне заговорило чувство ревности: значит, любит, если ревнует.
— Нет, Альберт, с Димой мы просто хорошие друзья-товарищи, — вздохнув, сказала она.
Пристально вглядываясь в фотографию, Мориссон сказал:
— Прекрасное, мужественное лицо славянина. Лицо воина и верного друга.
Надя оживилась:
— Ты колдун, Альберт. На войне он был разведчиком. Весь в орденах и медалях, несколько тяжелых ранений… А умница!..
— Познакомь меня с ним.
Эта просьба для Нади была неожиданной. Она растерялась, не зная, что ответить.
— Разве твой друг не может стать моим другом? — строго сведя брови, спросил Мориссон. Он ждал ответа.
И Надя, несколько подумав, ответила:
— Хорошо, я тебя с ним познакомлю.
— Каким образом и когда? — наступал Мориссон.
— Очень просто: позвоню ему, и мы все трое встретимся. Кстати, у меня есть причина для встречи: я до сих пор не вернула ему три тетради конспектов по философии. А он ими так дорожит.
— Где он сейчас работает? — продолжал расспрашивать Мориссон.
— Даже стыдно говорить, Альберт. У него такая работа, с которой может справиться школьница старших классов. Лаборант в институте. — Надя снова горько вздохнула. — Я случайно встретила его несколько дней назад. Худющий, осунулся, насилу узнала.
— Если другу так трудно — ему нужно помочь, — сочувственно сказал Мориссон.
— А как?
— Встретимся — увидим как. — Мориссон перевел взгляд на фотографию: — Люди с такими лицами — гордые. Они примут не всякое участие в их судьбе.
— И не от всех, — продолжила Надя.
— Ты у меня умница. Вот за это я тебя люблю еще больше…
…Этот разговор был неделю назад. Альберт не забыл его. Сегодня утром, перед тем как поехать за город, он напомнил Наде о ее обещании познакомить его с Шадриным. Надя позвонила Дмитрию, но на работе его не оказалось — сказали, что болен. Домашнего телефона у него не было.
И вот теперь снова Мориссон вспомнил Шадрина. Вначале Наде показалось, что он, убаюканный мерным кукованием кукушки, засыпает, а поэтому тихо встала, сломала ветку ольхи и принялась легонько помахивать ею над лицом Альберта, не давая сесть на него назойливому комару. Но, увидев улыбку Альберта, поняла, что он всего-навсего притворяется спящим.
— Ты спишь? — тихо, почти шепотом, спросила Надя, касаясь волос Альберта.
— Не сплю, — не открывая глаз и не шелохнувшись, твердо ответил Мориссон. — Я думаю.
— О чем?
— О твоем друге, о Шадрине. О том, что ему плохо, а нам хорошо.
— У тебя навязчивая идея, Альберт.
— У меня хорошая память на хороших людей. Когда ты меня познакомишь с Шадриным? В Москве у меня нет друзей среди мужчин. А я хочу иметь их.
— Раз обещала, значит, познакомлю, — ответила Надя.
— Когда? — сухо прозвучал вопрос Мориссона.
— Хоть завтра.
Мориссон сладко потянулся и открыл глаза. Потом взял руку Нади и поднес ее к своим губам. Голова Нади склонилась ниже. Ее волосы, упав на лицо Альберта, щекотали его губы.
Почувствовав горячее дыхание Альберта, Надя хотела отшатнуться, встать, но какая-то сила остановила ее.
…Много раз принималась куковать кукушка. Но всякий раз, как только над лесом гудящим валом катилось эхо электропоездов, кукушка умолкала. Не умолкала только жизнь. Она трепетала в каждом листочке, в каждом цветке и былинке, звенела в тоненьком гудении пчелы, проступала в усилиях труженика-муравья, дышала родниковой прохладой Вори…
Часть третья
I
Домой идти Дмитрию не хотелось. Тошно. Опять слезы Ольги, вздохи Марии Семеновны… Хотелось остаться одному, подумать: что делать дальше?
Выйдя на улицу Горького, Дмитрий пошел вниз к Охотному ряду. В карманах — ни копейки. Не нашлось даже полтинника на метро.