— Я не выдержал.
— Потому что безобразно много пили.
— Может быть. — После некоторого молчания Шадрин спросил: — Я арестован?
— Пока свободны.
Дмитрий вскинул голову:
— Я его ударил в общественном месте. Меня должны судить.
— Вас могут судить… — На слове «могут» майор сделал ударение. — Но это в том случае, если ваши вчерашние друзья возбудят против вас уголовное дело. Может случиться, что вы отделаетесь легким ушибом.
— То есть?..
— Разберут по партийной линии.
— Но это же будет казнью.
Майор пожал плечами:
— Вы этого заслужили.
— Скажите, товарищ майор, если мне придется объяснять свое поведение на бюро и на партсобрании, могу я сослаться на вас, когда речь зайдет о вчерашнем вечере?
— Что вы имеете в виду?
— То, что на вторую встречу с иностранцами я пошел после того, как уведомил вас об этом? Я не нарушу принцип работы органов?
Майор встал, прошелся по кабинету. Заметно было, что он раздражен, но сдерживает себя.
— Как коммунист вы должны знать, что от партии у органов государственной безопасности нет ни тайн, ни секретов. Мы работаем под руководством Коммунистической партии. А поэтому на всех партийных инстанциях, где будут разбирать ваше персональное дело, — а его, очевидно, будут разбирать, — вы должны говорить только правду.
— Помогите мне, товарищ майор, — еле слышно проговорил Шадрин.
Майор закурил.
— Я все готов понять: да, вас глубоко оскорбили, вас унизили, но ведь вы должны были помнить, что за люди сидят с вами за одним столом. Каждое слово, каждый жест, малейший поступок вы должны были взвешивать, анализировать, соизмерять их с задачей, которая стояла перед вами. А вы… — Майор вздохнул. — Трудно вам придется, товарищ Шадрин, выходить из этого положения. Вас может спасти разве только лишь состояние вашего здоровья и та психологическая ситуация, в которую вы были поставлены обстоятельствами. Разумеется, если захотят глубоко вникнуть в эти обстоятельства.
— А зачем я пошел к ним на второй день? — спросят меня.
— Все объяснимо. Вы хотели вернуть иностранцам деньги, которые всучили вам пьяному. Это вас глубоко оскорбило. Вернув деньги, вы грубо, хулигански удовлетворили вашу оскорбленную честь. Тут все логично. И мы тут ни при чем. Вы точно так же могли поступить, не побывав у нас.
— Понятно… — еле слышно проговорил Дмитрий.
— Больше вы нам не нужны. У вас, Шадрин, слабые нервы.
— Я могу идти? — тихо спросил Шадрин.
— Да! — ответил майор.
Дмитрий встал и еще раз пристально посмотрел на майора. «Эх, товарищ майор, хороший ты человек!.. Говоришь — слабые нервы. А знаешь ли ты: если по этим нервам, которые когда-то были крепкими, как стальные морские тросы, с утра до вечера бить кувалдой, то и они могут лопнуть? Всему есть предел…»
Уже в дверях Шадрин повернулся и глухо произнес:
— Я дорого отдал бы, чтоб искупить позор своего вчерашнего поступка.
Дмитрий вышел из кабинета, прошел узким, тускло освещенным коридором, миновал дежурного старшину и очутился на улице.
Вчера он вышел из приемной с ощущением, будто он ядро в заряженной пушке. Сегодня сознание непоправимости ошибки, предчувствие чего-то неизбежного, недоброго угнетало, леденило душу.
«Человек номер семьдесят восемь, — всю дорогу не выходило из головы Шадрина. — Как обо всем рассказать Ольге?..»
Но Ольги дома не было. Достав из-под крылечка ключи, он открыл дверь. Разулся. В голове стоял монотонный звон. Этот звон чем-то напоминал Дмитрию гудение проводов в осенние ветреные ночи. Гудение тоскливое, навевающее на сердце кручину и необъяснимый страх.
Не раздеваясь, Дмитрий лег на диван и укрылся стареньким суконным одеялом, купленным два года назад на Тишинском рынке. По телу разлился неодолимый озноб. Перед глазами стояло лицо Гарри. Его ослепительная улыбка, казалось, казнила. «Эх, Митя, Митюха!.. До чего же вы, русские, любите ловить шпионов».
Сон пришел незаметно, как-то сам собой, как на смену дня приходит ночь, как ночь сменяется днем. Сколько спал Дмитрий, да и по-настоящему ли спал, — он не знал. Это уже потом, проснувшись от давно мучившего его сновидения, он поймет, что все-таки спал. Спал бы и дольше, если бы из развалин кирпичного здания в него не целился фашист из фаустпатрона. На этот раз из-под обреза козырька каски Дмитрий отчетливо видел лицо человека, кто в него целился. Целился и улыбался своей белозубой, сверкающей улыбкой. Это был Гарри… Шадрин его узнал сразу. Но почему фаустпатрон начал строчить, как пулемет?.. Ведь он стреляет по принципу ракетного оружия.