Сибенбергенцам пришлось хуже. Они были такими же отсталыми, как поляки. А польская или русинская сабля ничем особым не отличалась от венгерской. Напрасно кричал солдат и поэт Миклош Зриньи, что главные враги Венгрии — турки. А когда венгры повернули коней на турок — сил уже не хватило, и победы Зриньи оборвались с его смертью. В сабельных походах на Польшу истаяли храбрейшие бойцы, а австрийские немцы между тем отбивали у османов венгерскую землю.
После очередной турецкой войны, на которую семиградцев просто не пригласили, — той самой, во время которой князь Голицын трижды хаживал на Крым, а Петр Первый — дважды на Азов, выяснилось — великие державы договорились считать священно-римского императора венгерским королем. А Семиградье — частью Венгрии. И никакие горные кручи не спасли замки от отличных осадных мортир из арсеналов Вены.
Сын последнего семиградского князя двенадцать лет снимал шляпу перед австрийским императором. Он принес австрийскую присягу и честно тянул ярмо государственной службы — но в то же время замышлял. Скоро по Венгрии заполыхали крестьянские мятежи. Потом — очажки соединились, и не стало Австрии ни в Трансильвании, ни в задунайских землях. Тогда венгры собрали Государственное собрание, объявили австрийского короля низложенным — и тут вышел из тени он, Ференц Ракоци, превратившийся наконец в семиградского князя Ференца Второго. Пять лет призрак независимого Семиградья жил и сражался — но выяснилось, что война за отчизну не отменяет барщину — и на князя махнули рукой крестьяне, стали разбегаться из его войска, сбиваясь в собственные отряды. Потом оказалось, что румыны для мадьяр — как бы и не совсем люди, даже которые дворяне. И эти ушли. Наконец неуемный характер князя Ференца рассорил его с собственными генералами — и они стали перебегать к австрийцам. То, к чему князь готовился двенадцать лет, пало прахом за шесть. Летом 1711 года князь знал — как скоро австрийцы займут последние признающие его районы, зависит лишь от скорости марша их пехоты. Знал он и то, что, куда бы он ни бежал, всюду за ним будут следовать австрийские агенты, надеясь предотвратить всякое беспокойство с его стороны. Ракоци знал, что работу по созданию независимой Венгрии ему продолжить уже не удастся. Но он предусмотрел все. Даже собственное поражение.
Еще десять лет назад, до начала главной борьбы, он объявил о смерти своего старшего сына — а сам передал четырехлетнего ребенка на воспитание друзьям, французским аристократам и фрондерам — двум герцогам и двум графам. Он надеялся, что, если сам потерпит поражение, то хоть его наследник продолжит борьбу.
Но ошибся. У герцогов Бурбонского и Мейнского, у графов Шарлеруа и Тулузы получился всесторонне образованный аристократ, умница и храбрец, расчетливый авантюрист. Вот только родиной своей он почитал не какое-то занюханное Семиградье и даже не полуварварскую Венгрию, а всю Европу. И заговоры строил исключительно в ее пользу.
Имя же графа Сен-Жермена он получил во Франции, честно выслужив титул у короля и присовокупив к нему название местечка под Парижем, где он устроил химическую лабораторию.
Сен-Жермен не служил никому, но со многими сотрудничал и с равным благожелательством тискал руки и монархам, и карбонариям. Приглашали его на масонские посиделки, но граф вежливо отмахивался. Он совершил несколько поездок на Восток — в Египет и Персию. И знал по собственному опыту: никакого света оттуда не идет. А вот что идет оттуда, со зловонного Востока, так это холера и чума. И дурно вооруженные орды всякого сброда, охочего до добычи.
Поэтому единая и сыто порыгивающая Европа, пусть и достигшая просветления, — масонский идеал, — его не устраивала. Она была нужна графу с ее единым духом, но в виде набитого всякой всячиной бурлящего котла, в котором все друг друга знают и любят и проходят в полонезах в черед с батальными линиями, где короли снимают шляпы перед философами, а философы подписывают свои рискованные трактаты именами королей, где внутренние войны напоминают танцы, а внешние, с неевропейским миром, — охоту.
Поэтому, когда дикая Россия потянулась своими лапищами к одной из европейских провинций, Шлезвигу, принадлежащему маленькой Дании, он попытался дать отпор. И был немало удивлен, когда оказалось, что тамошнее население считает именно русского царя своим законным государем и готово по доброй воле идти под картечь, требуя от повелителя только ружье, мундир и пропитание.