Русские корабли битва тоже разметала. Но назначенными парами и четверками. Вокруг флагмана, «Апостола Андрея», собралось аж пять линейных фрегатов. С такими силами отчего и не преследовать. На деле, если бы турки, потерявшие в свалке всего один корабль, оставались эскадрой, никакой погони у Грейга бы не вышло. Все четыре нормальных линкора, имевшихся в русском флоте, два о шестидесяти пушках и два о семидесяти, были просто не в состоянии догнать уходящих с попутным северным ветром турок. Не из-за повреждений — а из-за европейской манеры постройки. Днища всех русских кораблей, что построенных в Петербурге и Киле, что купленных в Италии, были обшиты медными листами. От обрастания. При последнем кренговании Тембенчинского осенило еще набить на медные листы железных заклепок. При этом князь горячился и нес антинаучную алхимическую ахинею о разности потенциалов между металлами и о том, что моллюски этого, кажется, не любят. Если бы это говорил обычный сухопутный генерал, без крыльев и когтей, адмирал отправил бы его по морской матери. И если бы сам Самуил Карлович не был масоном и главой своей собственной, морской, ложи. А так мистические объяснения заставили его махнуть рукой. Хуже, мол, точно не будет.
Турки поступали проще — мазали корабли снизу какой-то дрянью, то ли от запаха, то ли от вкуса которой любой корабельный червь грустнел и плыл вдаль от османского днища, гонимый течением. Смазка была куда легче медных листов. И не имела швов. Поэтому при равном размере и равной загруженности турецкое судно было ходче.
Зато линейный фрегат изначально делался гончим судном. От обычного фрегата он отличался несколько большим размером и третьим рядом орудий, который составляли необычные на море, но исключительно легкие единороги, которые могли стрелять и как пушки, и как гаубицы. Последнее в битвах на море значения не имело, но могло пригодиться против берега. Зато такой фрегат мог себе позволить больший, чем линкор, крен, более высокие мачты, а значит, и больше парусов.
За линиями кордебаталии прятались малые фрегаты, шебеки и совсем мелочь. У турок — свои, у русских по преимуществу греки. В бою они почти не участвовали. Зато сохранили организацию. И теперь искали поврежденные вражеские линкоры, чтобы добить. Или сторожили их.
Поэтому на полное уничтожение неприятеля Грейг времени не тратил. Сбить к чертям очередному супостату оснастку, спалить зажигалками паруса — и вперед, к новой жертве.
«Мессудие», султан морей, потерял две мачты в бою с четверкой престолов небесных — «Гавриилом», «Михаилом», «Уриилом» и «Рафаилом». Подбадриваемые капудан-пашой, турки держались удивительно стойко. Даже знамя прибили к остаткам бизань-мачты гвоздями. Чтобы спустить было нельзя. Поэтому четверка пошла дальше. Через полчаса турецкий флагман был обнаружен корветом «Новгород». Его командир, капитан-лейтенант Сухотин, искренне полагал, что засиделся на мелкой посуде, и, решив, что утопление столь избитого корабля принесет ему разве благодарность в приказе, решил взять Гассана в плен. У турецкого адмирала было другое мнение, но кто ж его спрашивал?
Экипажа для абордажной схватки Сухотину явно не хватало. Обстреливать же палубу флагмана картечью означало почти наверняка убить капудан-пашу. Так что оставалось заскочить под корму турку и схватиться — пять бортовых пушек против четырех кормовых. Но — высоко сидящих, а потому дырявящих паруса. «Новгород» стрелял ниже, стараясь разбить руль. А когда тот брызнул щепой, продолжал бить ядрами вдоль корпуса. Причем, стараясь не делать дырок ниже ватерлинии. Пока кормовая батарея отстреливалась, турки держались. Но когда замолчало последнее из четырех орудий, разбитое русским ядром, бухнулись в ноги адмиралу.
— Тебя и так умертвят за поражение, — уверяли его, — а нам жить хочется… Сдавай корабль.
Гассан был непреклонен три часа. Измочаленная корма уже не чинила никакого препятствия снарядам. С внутренних палуб неслись вопли гибнущих людей.
— Флаг прибит, — сказал наконец адмирал, — как же быть?
Но флаг от мачты оторвали.
Турки всегда любили большие пушки. И Дарданеллы сторожили самые большие. По калибру вдвое превосходящие царь-пушку. А большие пушки дороги. И новые льются редко. Потому что — незачем. Какая разница, чугунное ядро вылетает из жерла или каменное, если и то и другое при таком калибре просто вырвет кораблю днище. Или вомнет один борт в другой. А то и просто расшибет корабль пополам.
Барон де Тотт уныло разглядывал эти произведения искусства. И все больше подозревал — эти чудища турки как привезли при осаде Константинополя триста лет назад, так и оставили стеречь проливы. Чтобы не тащить куда-то еще. Нет, пугалочки хороши. Еще бы — сорок дюймов! Внутри можно очень удобно поспать. Темное и прохладное местечко на галлипольском солнцепеке поистине бесценно. Жар же солнечных лучей достигнет жерла только к прохладной приморской ночи. Уж не в такую ли и занесло как-то позевывающего барона Мюнхгаузена?