— Зато мы можем принимать чужих. Сделать штуку, которая такие пучки приманивает! Больше манок — больше переселенцев.
— Размеры?
— От шкафа до большого дома. Больше Зимнего. Первый даст три-четыре души в день. Последний — до полуста в секунду. Таким можно принимать большие миграции, вроде ринийской…
Разговоры, которые позволил себе в тот вечер маршал Брольи, требовали как раз такого маленького уединенного охотничьего домика. О нет, блики умирающего вечернего света, стекленеющие на мраморных квадратах шахматного столика — и на паркете, такие толстые, что о них можно запнуться, — они не обязательны. Обязательна защита от подслушивания. Егеря стареющего царедворца по-прежнему хорошо знали свое дело, и посторонних опасаться не приходилось, свои же сторонились маршальских тайн благодаря простому житейскому опыту, уверявшему, что почти все несчастные случаи если не в Европе, то уж во Франции происходят из-за неудовольствия ее могущественного хозяина. Все еще всесильного, несмотря на отставку. Безусловно, временную.
Граф Брольи улыбнулся, вспомнив старые добрые времена. Прежде его выгоняли из-за королевских фавориток, а не из-за его собственных. Поначалу он вообще предполагал, что под новым королем разверзнется земля. Или, наоборот, ангелы заберут шестнадцатого Людовика на небо живьем. Или на охоте подвернет ногу королевский скакун. Но Франция уже пятнадцать лет жила при короле, добропорядочном до отвращения. Все прочие Бурбоны были развратниками.
— Надо было устроить мятеж, — пробормотал он.
— Как в России? — мягко улыбнулся собеседник.
— Да вы читаете мои мысли… Император Петр был такой же тряпкой, как наш теперешний король, но стоило его разок хорошо испугать — и мы имеем жесткого реформатора, волокущего Россию за волосы туда, где он хочет ее видеть. И ему не мешает даже второй царь.
— Петр довольно жесток. До переворота у него не было точки опоры.
— Зато теперь он взялся переворачивать землю. А мы ведем утонченные беседы. Интересно, римляне тоже так вот благодушно разглагольствовали, обсуждая личные свойства начавших обустраиваться на их границах гуннов и вандалов?
— Само собой. Сравнение — двигатель мысли, а римляне мыслить умели. Беда в том, что тогда они уже не умели ничего иного. К сегодняшней Франции я этого не отнесу. Она бурлит и вот-вот плеснет через границы.
Брольи кивнул.
— И все-таки вы беспокоитесь.
— Именно. Только, граф, вы очень мягки. Я солдат, не люблю округлые словеса. Я боюсь. Я трушу, как последний новобранец, брошенный в лоб на прусскую батарею, который уже облился холодным потом, пернул, потом напустил полные штаны — и вдруг выяснил, что можно испугаться еще сильнее, а сделать-то ничего уже не может. Разве сдохнуть со страха.
— И кто же вверг вас в такое смятение?
— Сен-Жермен, не играйте словами. Вы сами знаете ответ.
— Только догадываюсь. Русские?
— Точно.
— У меня они не вызывают такого беспокойства, — заметил Сен-Жермен, — хотя бы потому, что эти, как вы выразились, гунны, очень малочисленны. И вообще братский, в общем-то, народ, способный с некоторой натяжкой сойти за европейский. Половину столетия они ловко обезьянничали, мы все здорово повеселились, наблюдая их ужимки. Теперь им это надоело. Скатертью дорога… Или, маршал, вы и вправду полагаете, что Европа распространяется до Урала?
— На это мне нас…ть, — маршал, верно, от волнения оставил куртуазию и стал выражаться казарменно, — как нас…ть на судьбу всяких немцев и шведов. Мне видится странная картина: через Рейн идут русские. Их мало, но мы просто не можем причинить им вреда. Армии, одна за другой, честно уходят на битву — и исчезают. Чудом выжившие лазутчики докладывают: все убиты, а как и чем — неясно. И в целом потерянные земли для нас как бы исчезают, и те же лазутчики почти не возвращаются. Та же судьба ждет и крепости, и вот русская, вовсе и не орда, спокойно марширует к Парижу, нам же остается только считать дни — когда они пройдут Сомму, когда — Марну, когда — Сену… И поддерживать порядок на временно неоккупированной территории. Наверное, так себя чувствовали всякие ацтеки. Россия превращается во что-то совершенно другое. Непонятное и, не исключено, опасное. Вне зависимости от численности населения.
— Мне нравятся ваши страхи, — заявил Сен-Жермен. — До сегодня я полагал лишь две головы, способные оперировать этим уровнем бытия.
— Первая ваша, вторая…
— Тембенчинский.
Брольи изрыгнул несколько умеренной силы богохульств, заменяющих добрым католикам матерщину.