— Попробуй сам, — через губу предложил ему Дмитрий Васильевич.
— А что тут делать-то! — Мельгунов взял клок бумаги, пристроился поудобнее — и застрочил.
Писал он активно, бормоча под нос и время от времени довольно потирая руки. Только что слюну не ронял. Этакий одинокий запорожец, пишущий открытое письмо ко всем государям Европы разом. Наконец закончил. Показал.
Волков начал читать, сперва по диагонали, потом увлекся слогом и смыслом, текст его повел за собой, глаза проедали каждое слово. Наконец он отложил бумагу и шумно выдохнул.
— Забористо? — спросил Мельгунов. — Или еще добавить?
Волков вдохнул.
— Ты хоть соображаешь, что написал? — поинтересовался он.
— Ты же сам говорил, что с рабством надо кончать!
— Да ЭТО, тем более подписанное государем, способно вызвать нечто, по сравнению с чем выступление Екатерины — милая дружеская шутка. После такого… Ты хоть понимаешь, что это — полный каюк государству? И вообще любой организации? Аллес капут, как говорит государь наш Петр Федорович. Или еще точнее — ЗИГ АЛЛЕС КАПУТ.
— А ты отредактируй. Сделай так, чтобы капут оказался нужного размера.
— Но признайся — откуда ты это взял? Сам тут придумал? Не верю.
— Просто я некогда изучал подметные письма крестьян-мятежников: разинских, булавинских. Государь поручил изучить — чего нужно простому народу. В преддверии реорганизации третьего сословия в состояние менее рабское. Я немного поработал и понял, что мы сидим на вулкане! На каждое ограничение свободы народ отвечал такими бунтами… Хребет ему ломали, но — пока не преуспели. Русский народ хоть и замучен, а велик. И за свободу шеи кому угодно посворачивает. Главное — дать повод и указать в нужную сторону. Иначе это могут оказаться не те шеи. А например, наши. Поэтому сделать это надо именно сейчас. Противный случай чреват апокалипсическими эксцессами. Видишь, уже и слова для указа подбирал. А теперь просто сложил все требования вместе и перевел на канцелярский язык…
— Тогда ясно…
— Вот и хорошо. Трудись, а то получается, что я твою работу делаю. А когда закончишь обтачивать капут до нужного размера, используй для рассылки кирасир Чуплегова.
Канцлер Воронцов беседовал с гофмейстером Нарышкиным. Тот вел обычную светскую беседу — будто ничего не произошло. Мимо них двигалась колонна астраханцев. Батальон тянулся на запад. Били барабаны, свиристели флейты. Вслед за ним пошли голштинские роты. За спинами солдат свисали пухлые ранцы с недельным запасом провизии. Далее катились, влекомые многоконными упряжками, полевые пушки. Отряд отнюдь не казался игрушечным. Размер терялся перед сумрачными лицами бойцов, полными решимости. Командующий этой небольшой армией фон Левен подъехал к скучающим сановникам.
— Счастливо оставаться, — пожелал он им. — В соответствии с волей государя я выступаю на Нарву…
— А как же мы без прикрытия? — спросил Воронцов.
— Как только отошлют гонцов с манифестом, ступайте на галеру. Она выходит в Ревель. Там вы, Михаил Илларионович, должны создать локальное правительство, лояльное императору Петру. Вот инструкции, — и протянул пакет с красными сургучными печатями. — Кроме того, гусары задержатся еще на час.
— А где его величество? — Канцлер был растерян и немного обижен.
Фон Левен пожал плечами и повернул коня.
Воронцов с Нарышкиным переглянулись, канцлер опрометью бросился к пристани. Петра он обнаружил на сходнях яхты. Рядом топтались Тембенчинский, Измайлов, Гудович и два десятка кирасир. И, разумеется, Елизавета Романовна.
— Лиза желает разделить мой анабазис, — сообщил Петр Воронцову, — отпустишь племянницу со мной? И вот что… Просьба. Не сумеют тебя мои орлы защитить — сдавайся, не геройствуй. Но и — не уходи на ту сторону. Без тебя мне никак. Просто — кто-то должен остаться в России.
— А куда вы собираетесь плыть? — От сердца у Михаила Илларионовича сразу отлегло. Царь просто не подумал, что, вручив инструкции не лично, принизил статус канцлера.
— В Кёнигсберг. К армии Румянцева.
— А как же двор? — спросил, недоумевая, Нарышкин. — Все на яхту не войдут.
Петр промолчал. Баглир фыркнул. Измайлов хмыкнул. Гудович пожал плечами.
— Пусть разъезжаются по домам, — сказал он, — хотя теперь везде будет небезопасно. После волковского манифеста екатерининцев будут бить — и хорошо, если не любых дворян.
Но с отплытием пришлось подзадержаться. В крепость ворвались лейб-кирасиры. Фон Фермойлен отсалютовал императору, потом увидел Баглира и, соскочив с коня, облапил. Едва не раздавил о стальной нагрудник.