Проще всего оказалось со всякой мелочью. Перчатки с прорезями для выпуска когтей, такие же мягкие сапоги по типу кавказских ичигов, банальные портянки, треуголка. С прочим пришлось помучиться. Портной поначалу принял Баглира за зверя. Потом, когда тот заговорил — за ангела. Но когда в его руки перекочевал задаток, остался только клиент. Облегающие штаны и сюртуки, одетые поверх перьев, превратили бы Баглира в точное подобие подушки. Наряды, принятые у него на родине, здесь многих бы удивили. Пришлось комбинировать. В результате получилось нечто, являющее низкорослое смешение казака-запорожца и польского пана середины семнадцатого века. Крылья пропали незнамо куда, только по бокам жупана шли непонятные разрезы. Баглир назвал эту деталь спинной муфтой. Портной ожидал, что из сложенных крыльев получится горбик. Ничего подобного — только плечи стали шире. Поверх пошел темно-серый плащ с пелериной.
По оружейным лавкам приодевшийся Баглир ходил один, в венецианской маске. Фельдмаршал после нескольких разговоров простодушно решил, что он достаточно разбирается в холодном оружии. Это было отчасти так, но познания Баглира были чисто теоретическими. Успехи метательного оружия в его мире были настолько велики, что из обихода вышел даже штык. Сохранялись только диверсионные ножи и парадные кортики. Именно это, а не только дрянное качество, определило печальную судьбу первой попавшей в его руки шпаги. Баглир пытался рубить наотмашь хрупким колющим клинком. Поэтому, вспомнив рассказы графа Миниха, он попытался найти испанскую абордажную саблю или не слишком тяжелый кавалерийский палаш.
Восток есть восток, и найти в Уфе какой-нибудь западноевропейский раритет оказалось невозможным. Баглир грустно перебирал более или менее стандартное русское оружие, тяжелое и умеренного качества, вертел в руках излишне длинные прусские шпаги. С надеждой изучал гнутые татарские сабли, но металл был еще гаже русского. Булатных клинков ему не попалось. Купив кинжальчик для метания и кривой русский засапожный нож, он собирался было этим и ограничиться, когда увидел нечто необычное.
Случилось это не в оружейной лавке, а в ломбарде. Ростовщик поначалу ожидал очередной вещицы под залог, причем фамильной или даже краденой. Иначе какой резон приходить в маске? Но когда невысокий человечек попросил показать не выкупленное холодное оружие, принес полдюжины малоинтересных вещиц, все больше шпаг. Некоторые были затейливо украшены, но только и всего. Но один широкий клинок был немного выгнут. Сначала Баглир принял его за обычную саблю с необычной рукоятью и потянул из ножен без особого интереса. Зато когда вынул…
Клинок был вывернут наоборот. То есть, заострен с вогнутой стороны. А на конце был абсолютно прямым и обоюдоострым. Клеймо было незнакомым: четырехкрылый леопард. Но главное — булатный узор не оставлял сомнений в достойном качестве. Оружие было легким и острым. Испытаний Баглир устраивать не стал. Основной расчет в бою он все равно делал на пистолеты, ножи и когти. По крайней мере, с ними он умел обращаться.
Портупею от прусской шпаги он купил у того же ростовщика. При этом методе ношения, охаянном впоследствии Александром Васильевичем Суворовым, оружие располагалось практически параллельно земле, а значит, способ хорошо подходил для малорослых людей с длинными клинками. Разумеется, с непривычки тяжелые ножны тянули назад и норовили биться по ногам. Но зато в таком виде можно было явиться к губернатору — и получить от него, старательно старающегося смотреть исключительно на Миниха, патент на чин коллежского асессора черт знает какой коллегии и увольнение в бессрочный отпуск без содержания.
Глянув в бумагу, Баглир остолбенел. И настолько явно выпучил глаза, что губернатор, улыбнувшись, спросил:
— А что, Аменго — действительно настоящая фамилия? Ну так все равно — привыкай. Инородцев без чинов и званий в службу принимают редко, особенно после достопамятного… — он намекал на переворот Елизаветы. Впрямую при Минихе ему говорить об этом не хотелось, — а за князя мне холку никто не начистит. Черт ли разберет, сколько этих князей у якутов, алтайцев, тувинцев и прочих.
— А что такое Тембенч?
— Тембенчи. Речка какая-то, на карте усмотрел. А ты думал, я тебе поместье выписал? А так — родом ты откуда-то оттуда, от Тавды недалеко, — Миних, за годы вынужденного советничества при сибирском губернаторе хорошо изучивший географию Сибири, заулыбался, — и сойдет. В Котуе, например, — что-то котиное, а прочие Кочечуи показались мне неблагозвучными. Так что будешь князем Тембенчинским.
Выяснилось, что по русской традиции производство надо обмыть. В лучшем съестном заведении города. В счет будущего адъютантского жалованья — но пока за добытое охотой.
Баглир неумело ковырял ножом отбивную, с трудом подавляя рефлекс. Организм хотел выпустить когти. Зато порция была большая — на себя Баглир заказал, как на троих. Вообще, вернуться в цивилизацию, пусть и чужую, после животного статуса было приятно и радостно. Понемногу Баглир от плотного обеда разомлел и потерял было нить разговора. Тут фельдмаршал его и спросил: а за что, собственно он был изгнан из своего мира?
— Экзамен не прошел, — хмуро повторил Баглир, — я ведь уже рассказывал, эччеленца.
— А что это был за экзамен? К языкам у тебя явные способности, драться умеешь. А чего не можешь?
— Все могу, — уверенно сказал Баглир, — а что не могу, приноровлюсь. Но у меня нет хвоста.
— Это как?
— У всех моих соотечественников он есть. Длинный, раскладной, как у павлина. Красивый. А у меня нет совсем. Те, у которых просто короткий, висят на нем неделями, и вытягивают. А на вершок — другой комиссия и вовсе обмеряется, если измеряет хвост отпрыска влиятельных родителей. Мне бы и три вершка простили. Но хвоста у меня нет совсем.
И снова потянулась дорога, но теперь на ней хотя были полосатые верстовые столбы. Баглир хорошо показал себя на секретарской должности, поскольку пользовался родным линейным письмом, близким к стенографии, а великолепная реакция позволяла ему писать при любой тряске. В довершение всего, его собственные перья оказались, хотя и хуже гусиных, тверже, но вполне пригодны для письма, а для черчения и вовсе великолепны. И отрастали с завидной скоростью. Так что к оружию добавились новые висюльки: чернильница и солонка с песком для быстрейшего высыхания чернил, а мемуары фельдмаршала прибавлялись едва не по странице на версту.
Вышло, что граф к своему новому порученцу привык легко и быстро, и только диву давался, когда от Баглира шарахались неподготовленные встречные и поперечные. Да и шарахались далеко не всегда. Модная венецианская маска очень помогала.
Уже перед самой Москвой, прервав рассказ о сожжении Бахчисарая хрипом валящегося наземь ямщика, по небольшому обозу хлестнул нестройный мушкетный залп. Миних еще только тянулся к карману для тяжелых дорожных пистолей, устроенному в каретной дверце, когда Баглир выметнулся наружу, вытаскивая кинжал и пистолет из-за широкого пояса. Бухнуло, свистнуло, раздался невыносимой тоскливости вопль. У Миниха от мгновенной печали едва сердце не прихватило. Но сразу и отпустило. Он даже не успел узнать эту эмоцию — животный страх за себя, смешанный с сознанием обреченности. Просто понял, что ему гадко. И поспешил на помощь адъютанту. Это что же надо увидеть, чтобы так орать? Выскочив наружу — обнаружил полную викторию. Разбойники бежали, бросая оружие. Все, кроме одного, вполне прилично одетого — тот выхватил шпагу, стал в позицию…
Подскочивший Баглир замер напротив часовым сурком. Потом — мигнул. Размылся, как мерцающая звезда, на долю секунды. И вот снова стоит сурком — только выставленная вперед нога противника набухает красным. Еще одно мерцание — и алая полоса на зеленом армейском сюртуке противника, на левом рукаве. Еще одно — такая же на правом. Еще одно — и Баглир пометил ему последнюю целую ногу, но и сам перебросил клинок в левую руку.