Она была желтолицей, как груша, и пахла, как спелая груша, сладко и призывно.
- Ладно, - пошёл на попятную Булгаков. - Как хочешь!
Но не отпустил на всякий случай.
- Вот и молодец! - похвалила Тася, победоносно глядя на него и поправляя ему волосы на лбу.
Её смуглое лицо вспыхнуло праведным гневом за мужа. Она явно гордилась им. Булгакову сделалось приятно, он успокоился. Тася всегда действовала на него как бромистый натрий.
- Иди сюда, - вдруг сказал Булгаков, сосредоточенно выпятив челюсть, и потянул к себе.
- Вот ещё... - зарделась она. - Светло, да и слышно.
- Ну и пусть! - снова воскликнул Булгаков, явно адресуя Ивану Павловичу. - Пусть все слышат, как я люблю свою жену! - крикнул он ещё громче, в надежде, что его слова долетят через две двери, коридор и прихожую.
Он давно ненавидел Ивана Павловича за чеховский рост, за то, что ещё когда он был просто другом его отца, приходил, пил здесь чаи и, оказывается, небескорыстно и вовсе не дружески, а похотливо пялился на жену друга и с тайным умыслом целовал ей ручки. Ждал, когда упокоится отец! А теперь набрался наглости и стал брюзжать по малейшему поводу. К тому же мать, абсолютно ничего не замечала, души в нём не чаяла, и Булгаков не понимал этого. Они же старые, думал он. Зачем этот им? Все старые люди обращаются к Богу! Так принято! Зачем же нарушать правила-то?!
- Пусть бездумно наслаждаются остатками жизни! - заявил он.
Тася задумчиво посмотрела на него и среагировала:
- Миша, какой ты гадкий!
- Всё! Съезжаем! Съезжаем! - радостно объявил он.
Этот разговор они вели давно, но никак не решились.
- Нет! - сказала Тася, выпрямившись и поправляя пышные волосы. - Завтра, а сегодня пойдём в кафе, отметим твой успех! Это же успех? - переспросила она, видя его горящие глаза.
- Успех! - согласился он, почему-то вдруг думая о другом, о том, что так наверняка сходят с ума.
- И Варю возьмём? - спросила Тася, одеваясь за ширмой.
- И Варю, - снова очнулся Булгаков. - Погоди! А ты гномиков когда-нибудь видела?
На него вдруг накатило то прежнее состояние, которое он испытал давеча - предчувствие глубоко личной трагедии.
- Нет, а что?.. - насторожилась Тася, сверкнув, как королева, серыми, ледяными глазами.
- А я, кажется, видел... - сказал Булгаков, плотоядно наблюдая за её тенью.
Тася засмеялась его шутке:
- Там, в шкатулке возьми десять рублей.
И всё: словно не было этого тягостного ожидания. Булгаков даже расстроился, что его так быстро отпускает, потому что там, куда ему давали заглянуть, было нечто, чего никто не знал, даже его любимая Тася. Это был как заговор с пространством.
***
А в пятницу, когда Булгаков пришёл после экзамена по гистологии, Тася сказала ехидно, мол, знаю я ваши мужские хитрости, опять напьётесь:
- Тебе письмо от, кажется, от Богданова... - в волнении повернула она голову.
Булгакову аж поплохело. Он давно сообразил, что гномы - это из области каких-то тайных знаков, а всяких тайных знаков он бояться, как любой смертный - упрёка бога, и так взглянул на Тасю, что она предпочла за благо спрятаться на кухне. Объяснять ей он ничего не собирался. Глупо объяснять то, в чём ты сам не разобрался. Да и Тася не проявляла любопытства, словно между ними существовал зазор недопонимания, и они его не могли выбрать.
Булгаков дрожащей рукой распечатал письмо и прочитал ничего не значащие слова о кашле и ночном ознобе, собрался и побежал на Подол. К счастью, Богданов открыл дверь в полном обмундировании, как на параде, даже при какой-то медальке за отечество.
- Ты чего вырядился, как на похороны? - от радости пошутил Булгаков.
С души у него отлегло и захотелось выпить.
- В смысле? - неожиданно мрачно спросил Богданов, очевидно, думая совсем о другом, лицо у него было отстранённым.
И Булгаков насторожился, потому что решил, что Богданов пошутил о самоубийстве и вообще, напрочь передумал стреляться из своего плохонького генеральского браунинга.
- Тебя же потом раздевать будут, - пошутил он.
- А зачем? - всё так же мрачно осведомился Богданов.
- В резекторской обязательно, - со знанием дела объяснил Булгаков, - чтобы определить причину смерти, - решил он надругаться над его светлыми чувствами.
- Значит, так тому и быть... - ответил Богданов и ещё больше отстранился, как будто собирая сложную головоломку у себя в голове.
- А в чём хоронить будут? Это же всё... - показал на мундир Булгаков, - будет в крови. Кровь первую минуту будет хлестать толчками. Ты знаешь, какое там у тебя артериальное давление?
- Ах!.. - хлопнул себя пол лбу Богданов, словно опомнившись, должно быть, переведя услышанное в своё инженерное мышление.