— Три четверти площади залито водой! — брюзжал он. — Я ясно проставил в условиях, что отношение суши к воде — четыре к одному.
— Но мы не можем себе этого позволить, — объяснял я. (А я давно куда-то засунул эти дурацкие условия!)
— И такую крошечную сушу вы заполнили пустынями, болотами, джунглями и горами!..
— На то есть причина, — сказал я. (На самом деле нельзя было уложиться в смету, не подсунув среди прочего подержанные горы, океан и парочку пустынь, которые я купил по дешевке у Урии — межпланетного старьевщика. Но не рассказывать же ему об этом.)
— Причина! — застонал он. — А что я скажу моему народу? Это будут люди, созданные по моему образу и подобию, такие же въедливые, как и я. Что мне им сказать?
Я-то знал, что им сказать и куда их послать. Но я не хотел быть невежливым.
— Вы честно скажете им научную истину, — заявил я. — Скажете, что по науке так оно и должно быть.
— Как?
— Это детерминизм, — сказал я: название пришло экспромтом. — Совсем просто, хоть и для избранных. Прежде всего: форма вытекает из назначения. Поэтому ваша планета именно такова, какой должна быть по самой своей сути. Далее: наука неизменна, стало быть, все изменяемое — не наука. И наконец, все вытекает из определенных законов. Вы не можете высчитать заранее, каковы эти законы, но будьте уверены, что они есть. Так что никто не должен спрашивать: «почему так, а не иначе?» Вместо этого каждый обязан вопрошать: «как это действует?»
Ну, он задал мне еще несколько каверзных вопросиков. Старик оказался довольно сообразительным, но зато ни бельмеса не смыслил в технике. Его сферой была этика, мораль, религия и всякие такие призрачные материи. Он был из тех типов, что обожают абстракции, вот и бубнил: «Все действительное — разумно» — это весьма заманчивая формула и не без налета стоицизма, надо будет использовать это в поучениях для моего народа. Но скажите на милость, как я могу сочетать фатализм науки с принципом свободной воли, который я намерен подарить моему народу? Они же противоположны!
Да, тут старикашка почти прижал меня к стене. Но я улыбнулся, откашлялся, чтобы дать себе время подумать, и сказал: «Ответ очевиден» — это всегда лучший ответ
— Вполне возможно, — сказал он. — Но я его не постигаю.
— Это оттого, что вы не понимаете науки, — сказал я. — Противоположность — еще один фундаментальный закон науки. Противоположность рождает борьбу, без которой все приходит к энтропии. Так что не может быть ни планеты, ни вселенной, если там случайно нет противоположностей.
— Случайно? — быстро переспросил он.
Ясно как день, — подтвердил я. — Но это еще не все. Например, возьмите одну изолированную тенденцию. Что произойдет, если вы доведете тенденцию до логического предела?
— Не имею ни малейшего понятия, — сказал этот старый шут. — Недостаточно подготовлен для такого рода дискуссий.
— Да просто-напросто тенденция превратится в свою противоположность.
— Неужели? — переспросил он, потрясенный. — М-да… Вещи превращаются в свою противоположность… Это, знаете, слишком сложно.
— Зато эстетично, — сказал я. — Но я не договорил о том, что крайности сходятся. Я имею в виду, все эти противоположности, которые превращаются как безумные внешние во внутренние, а внутренние во внешние… Кончается ли на том футбол? Нет, сэр, вот что самое замечательное. Эти противоположности, которые ныряют туда-сюда, как дрессированные тюлени, на самом деле — лишь отражение действительности. Потому что… — здесь я сделал паузу и произнес самым внушительным тоном: потому что есть мудрость, которая видна за иллюзорными свойствами реальных вещей. Она просвечивает в более глубоких деяниях вселенной, в ее великой и величественной гармонии.
— Как может вещь быть одновременно реальной и иллюзорной? — спросил он быстро.
— Не мне отвечать на такие вопросы, — сказал я. — Я только скромный научный работник и вижу лишь то, что вижу. И действую соответственно. Но может быть, во всем этом кроется некий нравственный смысл?
Старец задумался. Я видел, как он борется с собой. И главное, я поддел его на крючок, помянув о нравственности. Старый хрен помешался на этике, он был просто начинен этикой, его можно было величать «мистер Этика». А я случайно подбросил ему идею, что вся эта кровавая вселенная, все ее постулаты и противоречия, законы и беззакония — воплощение высших нравственных принципов!
— Пожалуй, все это глубже, чем я думал, — сказал он, помолчав мгновение. — Я собирался наставлять мой народ только по этике, нацелить его на высшие нравственные проблемы вроде: «как и зачем должен жить человек», а не «из чего состоит живая материя?» Я хотел, чтобы люди изведали глубины радости, страха, жалости, надежды, отчаяния, а не превращались в ученых крыс, которые изучают звезды и радуги и затем создают величественные, но ни на что не годные гипотезы. Я кое-что знал о вселенной, считал эти знания необязательными, но вы меня поправили.