Наблюдатель даже вздохнул от удивления – наверное, не предполагал, что Иефа слышит его так хорошо, а потом… развернулся и ушел.
Просто развернулся и ушел, гад такой. Куда-то… Иефа повертела головой, пытаясь сориентироваться… Куда-то на северо-восток.
Какое-то время Иефа послушала, как он уходит, и даже слегка расстроилась, что не вышло еще немного попрепираться под звездами с кем-то, кто прижимался щекой к дереву и не собирался падать в обморок при виде скорпионьего хвоста, совиных глаз и зеленой поросли на голове.
Знать бы, кто он такой…
Иефа вздохнула и отправилась туда, где он стоял, долго изучала прошлогодние листья у корней, и все не могла понять, сами ли они улеглись в таком беспорядке, или это он разворошил их ногами, когда обустраивал себе место для наблюдения. И следы… Как, черт возьми, должны выглядеть следы?
Как-то, видимо в приступе благодушия, Ааронн объяснил ей, что никто не может пройти по лесу и не оставить следов. Примятая трава, сломанные веточки, порванная паутина, сорванный мох, и тысяча других примет… Иефе тогда сразу представился неповоротливый верзила, который в панике мечется между деревьями, сметая все на своем пути, хватается за ветки, сшибает ногами шляпки грибов и ревет, как раненый лось. Иефа никогда не слышала, как ревет раненый лось, но сравнение ей понравилось. Разве тот, кто не хочет, чтобы его нашли, будет вести себя так неосмотрительно? Ааронн скроил кислую мину и заявил, что объясняет ей элементарные вещи, так сказать, основы, потому что до чего-то более серьезного она еще не доросла и вряд ли когда-нибудь дорастет, потому что с этим надо родиться.
Тот, кто стоял, прижавшись к осине, явно не был увальнем и не собирался реветь раненым лосем, и, конечно же, в радиусе десяти шагов от его убежища не нашлось ни одной сломанной веточки или порванной паутинки, даром, что самое начало осени, и паучки старались, как очумелые. Наблюдатель не оставил следов.
Ну и черт с ним. Черт с ним совсем.
Иефа сжала кулаки, решительно повернулась к осине спиной и собралась идти в лагерь, как вдруг что-то такое почувствовала.
Нет. Увидела.
Нет. Услышала. Унюхала?
Ощутила, что ли…
Его насмешливое недоумение тянулось за ним шлейфом и зависало в ночном воздухе, оседало на нитях той самой не порванной паутины, как оседает роса под утро. Иефа медленно повернулась и пошла за его недоумением, внутренне сжавшись в тугой напряженный комок, и все боялась, что недоумение исчезнет, или что она перестанет ощущать.
А потом – всего-то через десяток шагов – Иефа обнаружила тот след, он был такой яркий, такой нарочитый, навязчивый даже, и это было так просто, так удручающе просто, что Иефа забыла про наблюдателя и его веселое недоумение, и все удивлялась, как же это она до сих пор не видела того следа, ведь он такой…
- Позавтракаем и отправляемся, - хмуро сказал маг, когда сопартийцы, наконец, отсмеялись. – Теперь, когда наша драгоценная Иефа неожиданно обнаружила в себе талант следопыта, догнать треклятых гоблинов не составит никакого труда. А там – все просто. Отбираем у них добычу, даем как следует по шее и поворачиваем обратно в Бристоль. У меня этот поход в печенках уже сидит.
- Боюсь, все совсем не так просто, - тихо пробормотал Ааронн. Его услышала одна Иефа, но ничего не сказала. Ей тоже казалось, что все не так просто.
После короткой заминки, разобравшись, чья теперь очередь нести камень (Иефа приняла самый независимый вид, но в ее сторону никто даже не посмотрел), партия отправилась на опостылевший северо-восток по опостылевшим следам. До памятной сосны, за которой недоумевал и веселился ночной наблюдатель, вела Иефа, а там уже Ааронн, возмущенно хмыкнув, возглавил отряд и к помощи полуэльфки больше не прибегал. Долгое время Иефа поглядывала на друида, изо всех сил пытаясь понять, заметил ли он следы наблюдателя, но спросить так и не решилась, а лицо эльфа абсолютно ничего не выражало – в прочем, как всегда.
Этна семенила рядом с проводником, стараясь не отставать, а следом за ней хмуро вышагивал Зулин, глухо бормоча что-то себе под нос. Крылья за его спиной шуршали и поминутно цеплялись за ветки, мага разворачивало поперек пути, он ругался, выпутывал непривычные части тела из кустов, тут же увязал рогами в какой-нибудь молодой березке, ругался громче, потом невероятным усилием воли складывал крылья за спиной так, чтобы они не мешали, и снова шел, снова погружался в себя, и зловредные конечности тут же этим пользовались, намертво застревая в очередной лесной ловушке. Конца этому не было и края.