Прежде всего – подышать… Да, именно воздуха ему сейчас хотелось больше всего. Именно воздуха ему не хватало всю ночь. Он старался не думать о том, что Ангел была ему нужна как воздух… Он хотел просто воздуха. Воздух не может причинять боль. Воздух не может мучить. Только его отсутствие.
Балкон. Окна распахнуты в ночь. Окна не закрывались уже много дней…
И хоть бы какой-нибудь ветерок… Хоть бы одно дуновение…
Нет, ничего.
Ничего, кроме темно-синего неба и нескольких звезд. Но даже эти звезды сейчас казались не далекими и холодными, а палящими и раскаленными, близкими, но бездушными, как само Солнце.
Медведю ничего не оставалось, кроме как вернуться в комнату и снова сесть на диван.
Мысли его едва шевелились, но спать уже не хотелось. Да и хотелось ли вообще? После того, что сегодня произошло… После того, как она такое сказала ему… Да, конечно, он решил забыть и не прислушиваться к этому, но неприятно все равно было. Ему все равно было больно. Ему все равно было страшно. Ведь что, если она говорила серьезно? Что, если это не временный стресс, не депрессия, вызванная усталостью от всего этого… Что, если им и правда больше не быть вместе?
В невыспавшейся голове Медведя было тяжело… На сердце было не легче. Он не знал, что ему делать, как себя вести с ней, что менять…
Утро вечера мудренее? Замечательно. Только как же дождаться утра, когда ночь даже не собирается кончаться?
Медведь опустил голову и взъерошил пальцами волосы. Он запутался… Пожалуй, еще никогда за всю свою жизнь он не чувствовал себя таким потерянным и опустошенным.
Бессмысленным взглядом Медведь обвел комнату. Черные, синие, голубые цвета – тени подступали к нему изо всех углов, окружая, опутывая, стягивая… Его глаза уже привыкли к темноте, но все равно – ночь никогда еще так не пугала его.
Пытаясь уйти от теней, Медведь отчаянно старался зацепиться взглядом за что-то светлое. Сперва ему казалось, что светлыми в комнате были только простыня и подушка – белый остров посреди черного моря ночи. Но потом, прямо в сердце тьмы, в одном из углов, он заметил какой-то отблеск, просвет. Медведь тут же встал и направился туда.
Две картины… Светлый холст – вот, что притянуло его взгляд. Чистый холст оборота… Медведь поднял обе картины – не очень большие – и перевернул.
На той, что оказалась сверху, был человек с крыльями. Огромными, пышными крыльями. Нельзя было сказать, Ангел это или Демон, Икар или же просто – некий Человек с крыльями. Одежда на изображенной фигуре была какая-то бесформенная, бесполая, бесцветная – словом, совершенно ничего не говорила о персонаже. Похоже, тот летел, поднимался в небеса. Его лицо было повернуто вверх, к облакам, насколько Медведь мог судить. То ли из-за реальной ночи и темноты, то ли так была написана сама картина, но различий между небом и землей почти не было видно. Полутона, тени, штрихи… Во всяком случае, Медведю казалось, что верхний край картины немного светлее нижнего. А значит, там и небо. Одно смутило Медведя – на лице Ангела/Демона/Человека застыло выражение мрачной обреченности, покорности, смирения, принятия неизбежного. А ведь он летит… Где же радость от полета, где упоение свободой? Хотя… Ангел ведь рисовала под влиянием своей истории. А какую уж ей свободу принесло Крыло? Какую радость?...
Странно. Картина подписана. Ангел никогда не называла свои работы. Могла, конечно, вслух давать им прозвища, иногда даже беседовать с их персонажами… Но она никогда раньше не писала название на холсте. Здесь же в нижнем левом углу четко вырисовывалось даже в ночном полумраке вертикальное слово: «Полет». Медведь почему-то почувствовал, что от этого несоответствия названия и сути картины у него по спине бегут мурашки. Он тихонько бросил полотно на постель – и застыл в недоумении над второй картиной. Перед ним был полный аналог предыдущей сцены. Тот же герой, тот же фон, та же обреченность… Но подпись другая – «Падение». Хотя… Да, тона фона немного различались. Здесь вверху – там, где была голова Икара, тени сгущались несколько сильнее, чем внизу.
Медведь перевернул картину. Да, так правильнее… Теперь и название стоит там же, где и на первом полотне – в нижнем левом углу, вертикально, опираясь на первую букву. Странная мысль пришла в голову Медведю. Но проверить ее все равно стоило.
Медведь положил рядом обе картины. Вниз – вверх. Перевернуть первую. Вверх-вверх. Перевернуть обе. Вниз-вниз. Странно… У обоих героев (или одного и того же?) совершенно идентичное выражение лица. Будь это полет или падение – ничего не меняется. Человек с Крыльями выглядит несчастным и безучастным ко всему, что может происходить вокруг него. Будь то радость, или горе – ему все равно. Он заперт в себе и не смотрит по сторонам. Смотрит только вперед. Вверх. Вниз. Не важно. Ему уже ничего не важно…
Не в первый раз за ночь Медведь почувствовал, как по его спине бегут мурашки. Только теперь ему действительно было страшно. Ему было жутко. Он не мог объяснить, не мог понять, почему. Но его начала колотить мелкая дрожь. Он быстро вернул обе картины в их угол, убедившись, что стоят они изнанкой к нему, а своим содержимым к стене. Медведь завернулся в одеяло и лег. Ему было холодно. Да, в эту душную, жаркую летнюю ночь ему было холодно.
И он уснул.
И ему снилась Ангел. Ангел, летящая вверх. У нее было два Крыла. Два белых, грациозно и величественно взмахивающих Крыла. Но Мир внезапно перевернулся, и вот она полетела вниз…
15
Ангел не хотела его видеть. Почему же он не уходит? Ведь она сказала – ничего не будет. Больше у них ничего никогда не будет.
Да, ему некуда идти… Квартира хоть и общая, но записана на него… Однако, не ей же уходить? В таком виде она далеко и не уйдет… А вот он пока вполне мог бы пожить в гостинице. Или у Халата. Да, у Халата. Тот ведь живет один.
Хотя нет… Она не хотела, чтобы он жил там. Тогда Халат будет после каждого осмотра по-прежнему отчитываться перед Медведем, сообщать обо всех изменениях, происходящих с ней, о ее состоянии и настроении… А ей это было не нужно. Она хотела, чтобы он не слышал о ней.
Чтобы он забыл о ней.
Халат же другое дело. Теперь она общалась только с ним. Он стал ее врачом и сообщником. Он один что-то делал, он убеждал ее, что все наладится, что все, вероятно, и правда можно будет исправить.
Конечно, Медведь говорил ей то же самое… Но он это делал из жалости. Именно поэтому ей было совершенно ненужно, чтобы он находился рядом. Именно поэтому она запиралась в спальне все то время, что он был дома.
Она и сама старалась отрешиться от него, забыть… Она думала, что это будет легче, если она не сможет видеть Медведя. С глаз долой, из сердца вон, и все такое… Но легче не было. Каждую ночь она слышала, как он ворочается на диване за стеной, как постанывают под ним пружины, как он ходит по комнате… Ангел старалась не шевелиться, чтобы не выдать себя, и тихо слушала… Ей хотелось выйти к нему, но она запрещала себе даже думать об этом. Это было бы неправильно. Верное решение было только одно, и она его уже приняла. Теперь оставалось ему следовать. Хотя она должна была признаться себе, что без Медведя вряд ли бы выжила просто на бытовом уровне. Несмотря на всю помощь Халата, именно Медведь ходил за продуктами, убирал в квартире, стирал ее грязные вещи, которые Халат периодически выносил из спальни после своих осмотров.
Да, это все унизительно… Но она была благодарна обоим.
Медведя она любила. А Халат давал ей Надежду. Она очень хотела верить ему… Поэтому и сразу же рассказала о зуде.
Однажды утром она очнулась от дремы и поняла, что Крыло нестерпимо чешется. Это было омерзительное ощущение – по всей поверхности отвратительного Отростка волнами проходили зуд, покалывание, пощипывание, жар, мурашки – все сразу. Тем же вечером халат сделал пару охлаждающих компрессов, снова подивившись тому, как быстро зажили раны на спине. Компрессы помогли, но ненадолго. Да и всю площадь Выроста они не покрывали. Потом, как вариант, появилась мазь, снимающая зуд и раздражение кожи. Но сама Ангел не могла нанести крем на всю поверхность Крыла, а Халату это не доверила – слишком интимным, почему-то, ей казался этот процесс… Одно дело – осмотр, компресс и прочее… Но совершенно другое – нежные, массирующие прикосновения. Крыло или нет, но только Медведь мог такее касаться. Однако теперь она запрещала себе общаться с ним. Так что приходилось терпеть.